Наследники земли - Ильдефонсо Фальконес де Сьерра

сказал себе, что пока при нем лишь мулы, которым он только что дал имена – Тинта и Бланка. – Может быть, раньше вас звали иначе, но теперь я зову вас так. – Да какая им разница, подумал Уго, они же мулы. – Поторопитесь, нас ждет Катерина и…

Он замолчал и похлопал Тинту или Бланку по крупу (он еще не решил, кто из них кто). Мерсе и Арнау тоже ждали его в Барселоне, но с недавних пор он скрывал свое всегдашнее желание видеть внука.

– А знаете ли вы?.. – Уго запнулся, не окончив фразу. Он впервые собирался сказать вслух то, о чем знали только Рехина и Барча. – В жилах Мерсе не течет моей крови… хотя в ней вся моя душа… вся моя забота и любовь.

Уго проехал немалое расстояние, слушая, как скребут по дороге маленькие копыта, скрипят деревянные колеса, бочки стукаются друг о друга или шелестит натянутая веревка, когда колдобина попадается на пути. Подумав о Мерсе, винодел ощутил ком в горле.

«Идиот!» – обругал себя Уго. Она уже не была его девочкой, теперь Мерсе стала графиней де Наварклес и гордится мужем, который при виде Уго хмыкает вместо приветствия. Он вспомнил о внуке.

– Он уже улыбается и лопочет. Хотя Катерина и чувствует себя брошенной… Нет. Не подумайте о ней чего плохого. Она великая женщина, она перенесла много страданий за свою жизнь и теперь боится одиночества и бедности. Если бы вы видели ее в юности, когда она только попала в Барселону… Катерина была прекрасна, как Дева, – чистая, непорочная, сияние исходило от ее белой кожи и светлых волос. Конечно, она не хочет меня потерять после всего, что пришлось ей пережить. И я не хочу ее потерять! – Внезапно он понял, что мулы почти остановились посреди дороги, – по мере разговора его шаги становились все короче. Наконец Уго остановился. – Значит, ты Бланка, а ты будешь Тинтой, – сказал он, сначала указав на мула посветлее.

Мулы встали, тишину полей нарушали только стрекот насекомых, суета грызунов и шум крыльев взлетающих птиц.

– Да, – продолжил Уго, опершись о круп Тинты, – скоро мы прибудем в Барселону, и я со всей своей любовью вернусь к Катерине. Клянусь, я ее люблю, но словно постоянно ей изменяю, когда провожу время с Мерсе и Арнау. И это ощущение не проходит.

Уго погнал мулов вперед значительно нежнее, чем раньше. Он и сам это приметил.

– Должно быть, я вас окрестил и теперь вы другие, – усмехнулся он и подстроился под их шаг. – Нет… Катерина чувствует себя неловко рядом с Мерсе, я понимаю. А мне разве легче! Если бы Мерсе не была моей дочерью, меня бы никогда к ней не пустили. Она теперь настоящая графиня, она повелевает и распоряжается, – винодел усмехнулся, – вы бы не захотели быть у нее в подчинении. Слуги и рабы ее уважают, но, как я чувствую, и побаиваются. Все так, она выучилась этому у дворян, у знати. Граф Уржельский! – воскликнул Уго. – Сколько невыполненных обещаний! А тем временем моя дочка выучилась манерам у жены Рожера Пуча: и ведет себя, и одевается точно так же. Мерсе научилась ходить, говорить, есть и держится как знатные и богатые; а графиней стала лишь благодаря счастливому случаю. Ну… и благодаря мне. Как мне это удалось, я вам не скажу, – предупредил мулов Уго, – конечно, трудно заставить графиню и вольноотпущенницу жить дружно, хотя, может быть, если вернется Барча, то все будет хорошо, – закончил винодел, пытаясь себя приободрить.

В конце февраля Уго собственной персоной принимал виноделов из Вилафранки, когда те приезжали в Барселону. Проверял количество и качество вин и, если все было в порядке, санкционировал оплату, которую производил счетовод Мануэля Галлине, работавший там же, на складе у самого берега. До начала марта бочки копились в углу, среди товаров, которыми торговали Галлине и партнеры, в основном тканей, но также и крупных партий сушеной рыбы и бычьих шкур, прибывших из Галисии. Власти Барселоны, установившие предельный вес тюков сукна – чтобы их могли перевозить лодочники и переносить бастайши, – установили и особые требования к таре для вина. В городе не было порта, оживленное морское движение осуществлялось силами лодочников, которые выгружали и загружали товары, доставленные бастайшами, поскольку для этой цели не было ни доков, ни кранов, ни механических устройств, – вся работа делалась вручную.

И по этой причине вместительные бочки, которые можно перемещать, лишь перекатывая их по земле, держась за края и словно с ними танцуя, или двигая при помощи специальных клепок, не годились для того, чтобы грузить их в лодки или поднимать на галеры. Поэтому Уго пришлось переливать вино в грубые керамические кувшины – без украшений и глазури. То были известные во всей Барселоне alfàbies: яйцевидные, удлиненные кувшины с короткой шейкой или вообще без нее, с плоской ножкой, превосходящей по размеру устье. Вмещали они порядка пятидесяти литров[31] – бастайши и лодочники вполне могли с ними управиться. Внутренняя часть alfàbies была покрыта, как и у всех кувшинов, смолой, что придавало вину своеобразный горьковатый привкус. Аlfàbies плотно закрывались известковыми пробками. Ручек не было – в этом состояло их отличие от большинства кувшинов и амфор. Чтобы погрузить alfàbies на корабль, их засовывали в мешки из ковыля с тремя лямками. Отсутствие ручек на самих кувшинах позволяло удобно и быстро их складывать в трюмах, а мешки не давали керамическим сосудам тереться и биться друг о друга.

Уго перелил все вино в alfàbies, купленные Галлине и его партнерами у городских гончаров, что подтверждали соответствующие клейма – отличительный признак и гарантия высокого качества работы. Уго провел большую часть ночи, обдумывая, как быть дальше, и наконец решил попросить Катерину уступить ему на несколько дней Педро – винодел не доверял подмастерьям, которых отрядил к нему счетовод.

Пожалуй, вино стало одним из самых особенных (если не самым особенным) среди всех товаров, перевозимых морем. Уго это знал. Он понял это, когда впервые договаривался об отправке вина морским путем. Товар укладывали на большой галере с двадцатью двумя рядами гребцов, и никто не мог сказать, кто был более взволнован, взобравшись на корабль тихим безветренным утром, – Педро или Уго. Дело в том, что моряки не убирали вино в трюм; формально им никто этого не запрещал, но судовладельцы требовали, чтобы торговцы лично контролировали погрузку alfàbies перед отплытием. При таком порядке ответственным за пропавший или разбитый кувшин будет торговец, а не судовладелец. Однако на состояние кувшинов могли повлиять и климат, и температура, и,