Набег язычества на рубеже веков - Сергей Борисович Бураго

К 200-летию со дня рождения Александра Сергеевича Пушкина[28]

Добрый вечер, дорогие друзья. Итак, сегодня мы открываем уже 48-й по счету наш устный журнал, журнал на сцене «Коллегиум». Январь месяц 1999 года. 1999 год ознаменован, прежде всего, так во всяком случае мы это видим, замечательным, великим юбилеем – 200-летием со дня рождения Александра Сергеевича Пушкина. И мы решили посвятить Пушкину, ну так скажем, полсезона. Сегодня – первый вечер, посвященный исключительно Пушкину. Следующий такой вечер будет в последний четверг июня. В промежутке между ними тематика будет разная, но какая-то страничка так или иначе будет принадлежать Пушкину, все-таки – это великий юбилей.

Вы знаете, наверное, очень символично, что канун нового столетия ознаменовывается днем рождения Пушкина. 1999 год – канун нового столетия. Может быть, есть в этих, казалось бы, случайных цифрах, своя закономерность и своя символика. Ну, скажем, 100-летие со дня гибели поэта пришлось на страшный 1937 год. И можно даже проводить некоторые параллели гибели Пушкина с гибелью миллионов людей у нас в стране. Так этот мир мог расправляться с духом? А вот рождение Пушкина вместе с открытием нового столетия – это все-таки замечательно.

Вы знаете, говорить о Пушкине необычайно сложно. Во-первых, потому что для всех Пушкин – это безусловная величина, потому что всем Пушкин знаком и дорог, каждому дорог по-своему. Говорить о Пушкине что-либо новое можно, ну, может быть, на уровне тестологических изысканий, хотя и там вряд ли получится. Наверное, это скорее пристало делать на научных конференциях, а не на таком вот нашем собрании. Все же, хотелось сказать то, что мне представляется самым, может быть, главным в его творчестве. Пушкин – безусловная и абсолютная ценность в истории культуры. Вы знаете, я недавно не очень удачно пошутил. Одному человеку, который, кстати, находится здесь в зале, я как-то сказал ранее, когда у нас был толстовский вечер: «Как вы относитесь к Толстому?» Он сказал, что он относится к Толстому очень хорошо, и объяснил, почему. В общем, мы с ним сошлись, я был очень рад. Я решил пошутить и по телефону спросил: «А как вы относитесь к Пушкину?» Была пауза, после этой паузы было растерянное: «Простите, а как можно относиться к Пушкину? Что это вообще за шутка такая?» То есть, ну, действительно, как? Значит, вообще не иметь вкуса или совсем уже нечего сказать. Как можно задать этот вопрос? Я как-то вот в жанре такого телефонного диалога и не подумал о том, что это можно так трактовать. А потом задумался и пришел к выводу: к Пушкину нельзя относиться. К Толстому можно, так или иначе, и мы это знаем, а к Пушкину – нельзя. Я не встречал ни одного человека, который бы сказал: «Ой, а вы знаете Пушкина?», такого не было.

Это к тому, что Пушкин все-таки является некоей абсолютной ценностью в истории культуры. Поэтому, наверно, на этом пушкинском вечере, говоря о поэте, скорее следовало бы, наверное, говорить о себе и о нас в сравнении с этой абсолютной ценностью. Не стоит говорить об абсолютной ценности – она есть, она существует. Есть чудо ее появления, есть чудо ее бытия, и все. Может быть, можно поговорить о том, что такое поэзия, что такое поэт, потому что Пушкин – абсолют в поэзии. Что же такое тогда поэзия в понимании Пушкина, и каким образом может соотноситься с тем, что мы сейчас видим на страницах многочисленных современных изданий, в рукописях, со сцен и так далее? Тоже как бы поэзия. Вот как можно высветить эту нашу современную поэзию, этот современный поток стихов светом Пушкина? Корректно ли такое сопоставление вообще? А, собственно, почему нет, если и то и другое – поэзия, и их надо сопоставлять. Что же из этого выйдет?

Вы знаете, самое, наверное, главное в Пушкине – это все-таки решительная его обращенность к наиболее внутреннему, что может быть в человеческой личности, и в нем самом как поэте. Хотелось бы постулировать именно эту мысль как основную, на которой и зиждется тот факт, что сам Пушкин является некой абсолютной культурной ценностью. Когда звучит прекрасная музыка, ее можно слушать многажды, когда звучат стихи, их тоже можно слушать не один раз. И Пушкина мы перечитываем и перечитываем, и перечитываем, ведь его тоже можно слушать много раз, хотя все его стихи практически на слуху, и, тем не менее, даже вслушиваясь в их знаменитые строки, мы все равно каждый раз находим для себя что-то новое.

Я бы хотел напомнить вам текст стихотворения Пушкина «Поэт».

Пока не требует поэта

К священной жертве Аполлон,

В заботах суетного света

Он малодушно погружен;

Молчит его святая лира;

Душа вкушает хладный сон,

И меж детей ничтожных мира,

Быть может, всех ничтожней он.

Но лишь божественный глагол

До слуха чуткого коснется,

Душа поэта встрепенется,

Как пробудившийся орел.

Тоскует он в забавах мира,

Людской чуждается молвы,

К ногам народного кумира

Не клонит гордой головы;

Бежит он, дикий и суровый,

И звуков и смятенья полн,

На берега пустынных волн,

В широкошумные дубровы…

Весь этот внешний мир, и народные кумиры в том числе, и все то, что человека окружает в житейском море, – все отходит, и поэт выходит в некое иное измерение, где может быть лишь природа, как некий глас божий, природа, что близка поэту. Вот эта концепция, пожалуй, является самой основной во всем творчестве Пушкина. Во всяком случае, весь этот принцип корабля современности, с которого надо было, как известно, Пушкина в числе других русских классиков сбрасывать – собственно, как пытаются сбросить с корабля современности всю русскую классику – этот принцип кардинально чужд подлинности культуры, поскольку культура не подчиняется времени, наоборот, она время подчиняет себе. Здесь же, когда мы видим, что написанные стихи звучат современно, это вовсе, простите, не критерий подлинной поэзии. У Пушкина этого быть в принципе не могло. Именно потому он был реформатором и в языке, и в поэзии. Он все время ориентировался на самое главное, что видел в этом мире. И эта ориентация на самое главное, эта концентрация внимания на самом главном и делали его поэзию великой поэзией.

Пушкин – великий поэт России, мы это хорошо знаем еще из школы, и, действительно, не можем воспринимать русскую