Лев Троцкий - Георгий Чернявский

И Наталья, и сын относились к Льву Давидовичу с обожанием. В письме от 25 сентября 1933 года она рассказывала мужу, как возвратившийся от него Лева говорил ей: «Папа такой хороший», «Папу надо беречь». Да и сама Наталья очень волновалась о здоровье мужа, пожалуй, даже преувеличенно. Она писала ему: «Отсутствие вкуса даже к охоте и воспоминание о Принкипо говорят о крайней степени твоего переутомления». «Милый мой, ты предъявляешь к себе сверхчеловеческие требования и считаешь старостью то, чему в действительности надо поражаться, что ты можешь выносить на своих плечах столько!»[1315] Из писем видно, что Наталья заботилась о супруге, как о малом ребенке.

Хотя Троцкий, как мы знаем, не считал супружескую верность коммунистической добродетелью, не упуская случайных и кратковременных связей, нежное чувство к Наталье он пронес через всю жизнь. В дневнике этого периода, где политические впечатления перемежались с интимными заметками, как-то появилась мемуарная запись о первых месяцах их знакомства: «Однажды мы целой группой гуляли где-то на окраине Парижа, подошли к мосту. Крутой цементный бык спускался с большой высоты. Два небольших мальчика перелезли на быка через парапет моста и смотрели сверху на прохожих. Н[аташа] неожиданно подошла к ним по крутому и гладкому скату быка. Я обомлел. Мне казалось, что подняться невозможно. Но она шла на высоких каблуках своей гармоничной походкой, с улыбкой на лице, обращенной к мальчикам. Те с интересом вдали ее. Мы все остановились в волнении. Не глядя на нас, Н[аташа] поднялась вверх, поговорила с детьми и также спустилась, не сделав на вид ни одного лишнего усилия и ни одного неверного движения…»[1316] Удивительно, как точно Троцкий сохранил в памяти юную Наталью через 30 с лишним лет, когда она уже явно не могла подняться, как альпинистка, по крутому подъему моста.

В середине апреля 1934 года случайное происшествие сделало пребывание Троцкого в Барбизоне общеизвестным, хотя для конфиденциальности он даже сбрил свою знаменитую бородку. Местная администрация не была поставлена в известность, кто этот иностранец, зарегистрировавшийся под фамилией Седов.

Связь с Парижем поддерживалась через Рудольфа Клемента, который на мотоцикле отвозил письма Троцкого, забирал поступавшую корреспонденцию и привозил газеты. Однажды Клемента остановил полицейский, заметивший, что фонарик на мотоцикле вышел из строя. Клемент, растерявшись, отказался назвать свой адрес и был препровожден в полицейский участок, где продолжал упорствовать. Его задержали для идентификации, продержав в полиции 36 часов. Мотоцикл тем временем украли прямо возле полицейского участка.[1317]

Троцкие были взволнованы исчезновением сотрудника и помощника. Но на следующее утро исчез еще один секретарь, который отправился в магазин. Оказалось, что жандармерия, заподозрив, что в Барбизоне скрывается банда, установила в подозрительном районе блокаду, которая тотчас увенчалась новой добычей. Оба задержанных вынуждены были назвать место жительства и сообщить, что там с ведома министерства внутренних дел инкогнито проживает важный иммигрант. Сочтя сообщение уловкой и не связавшись с министерством, ретивые жандармы с рычащими собаками вторглись в дом в сопровождении жаждущих сенсаций журналистов. Троцкий был вынужден раскрыть инкогнито, и на следующий день пресса распространила сенсационную новость, что Барбизон оказался колыбелью мировой революции. Приехал даже прокурор республики, который прежде всего удостоверился, что Седов — на самом деле Троцкий.[1318] В марте 1935 года Троцкий записал в дневник: «Вот уже скоро год, как мы подверглись атаке власти в Барбизоне. Это было самое комичное qui pro quo,[1319] какое только можно себе представить».[1320] Но на самом деле комичного в этом приключении было немного. Власти были крайне раздражены раскрытием места пребывания Троцкого. Справа и слева на правительство начался мощный натиск. С требованием изгнания сталинского врага выступило полпредство СССР.

Несколько дней с ведома высших властей Троцкие провели в подлинном подполье в Париже, затем братья Молинье организовали переезд в крохотный отель на швейцарской границе, но и здесь Троцких узнали, и они спасались бегством. В конце концов при помощи предприимчивых братьев Молинье они перебрались в окрестности Гренобля, где, наконец, были устроены в доме учителя начальной школы М. Бо, который был поставлен в известность, кого он будет укрывать, но тем не менее предложил свое гостеприимство.[1321]

Тем временем политическое положение во Франции обострялось. В начале февраля 1934 года в Париже произошла воинственная демонстрация крайне правых организаций, за ней последовали выступления левых сил. Коммунистические и социалистические лидеры прощупывали почву для установления единого фронта. К контактам присоединились радикал-социалисты. Во Франции стало зарождаться движение народного фронта. В мае 1935 года был подписан союзный договор между Францией и СССР о совместных действиях в борьбе против агрессии, причем под агрессором подразумевалась Германия.

Троцкий был весьма нежелательной фигурой как для сторонников, так и для противников народного фронта. Давление на правительство все более усиливалось. В результате министр внутренних дел М. Сарро отдал распоряжение о высылке его из Франции. Но отдать приказ было легче, чем выполнить, так как ни одно из правительств не желало принимать Троцкого на своей территории. В ожидании, когда какая-нибудь страна предоставит визу, Троцкий с женой вынуждены были провести еще несколько месяцев в альпийской деревне Домен, а затем в заброшенном домике недалеко от Парижа, куда переехали в глубокой тайне. Они не имели права покидать дом и двор. Ежедневно в доме появлялись контролеры из Surte generate, надзиравшие за поведением фактических узников.

Об этом времени Троцкий писал в своем дневнике 17 февраля 1935 года: «Жизнь наша здесь очень немногим отличается от тюремного заключения: заперты в доме и во дворе и встречаем людей не чаще, чем на тюремных свиданиях. За последние месяцы завели, правда, [радио]аппарат TSF, но это теперь имеется, кажись, и в некоторых тюрьмах, по крайней мере, в Америке (во Франции, конечно, нет)».[1322]

Писалось это в то время, когда на семью Троцких обрушился новый удар. В ночь с 3 на 4 марта 1935 года в Москве был арестован младший сын Сергей.