Подлинная история Дома Романовых. Путь к святости - Николай Коняев

И снова кинжал вонзается в сердце…

Но не до конца… Еще есть надежда… Надо только узнать поскорее, если Бестужев не успел сжечь бумаги, то какие именно он не успел сжечь?

Новости Штамбке получал из дома опального канцлера от его трубач-егеря…

Екатерина знала, что «они условились на будущее время сноситься между собою, кладя записки в назначенное место между кирпичами, недалеко от дома Бестужева». Чтобы сделать конспирацию еще строже, Екатерина получала сообщения от Штамбке не напрямую, а через Станислава Понятовского.

И вот новый удар…

Переписка Штамбке и Понятовского с Бестужевым была открыта.

Снова погрузилась Екатерина в мрак неизвестности. Это было особенно тягостно для ее деятельной натуры. Она не знала, что известно императрице, и поэтому не знала, как ей следует вести себя. Надо раскаяться? Или же надо просто сохранять вид, что ничего не было и эти расследования совершенно не касаются ее?

Положение усугублялось тем, что Екатерина не могла ничего выведать ни у императрицы, которая прекратила все контакты с нею, ни у мужа.

«Что касается до великого князя, то я видела, что его запугали и натолковали ему, будто Штамбке с моего ведома переписывался с государственным преступником. Я замечала, что его и. высочество почти не смел говорить со мною и избегал случая приходить ко мне в комнату, где я оставалась в то время одна-одинешенька, не видя души человеческой. Я сама нарочно никого не приглашала к себе, боясь подвергнуть посетителей какой-нибудь неприятности или несчастию. То же самое при дворе, чтобы от меня не отворачивались, я нарочно не подходила к тем, на кого могло пасть подозрение».

И тут только восхититься можно Екатериной…

Когда, казалось, все было против нее, когда приближенный к Петру III голштинец Брокдорф[148] открыто говорил о Екатерине, что пришла пора «раздавить змею», она не дрогнула и не растерялась.

В этих ужасных обстоятельствах Екатерина проявила великое мужество и великую стойкость…

Проанализировав и трезво оценив сложившуюся ситуацию, она пришла к выводу, что хотя о ее переписке с заговорщиками-изменниками и известно следствию, но, видимо, главные письма участники заговора успели уничтожить.

Действительно…

Если бы в руки следствия попали письма, в которых Екатерины убеждала Апраксина отказаться от марша на Кенигсберг, чтобы поспеть вернуться в Россию к кончине государыни, или письма, где она обсуждала с Бестужевым свои права и обязанности правительницы после смерти Елизаветы Петровны, реакция императрицы была бы более жесткой и стремительной. Наверняка судьба Екатерины была бы решена тогда в самый короткий срок и весьма неблагоприятно для великой княгини.

Но таких писем не отыскалось.

И Апраксин, и Бестужев уничтожили главные улики…

И следствие, располагая твердыми доказательствами причастности Екатерины к заговору, вместе с тем роль ее в этом заговоре определить не могло. Надо было искать дополнительные улики. Следствие затягивалось.

Воистину велик был ум Екатерины II, а главное – умение так точно примениться к ситуации, что обстоятельства, которые должны были работать против нее, начинали работать в ее пользу!

Она решила перейти в наступлении. Как и после рождения Павла, когда она сумела повести себя так, что ее вынуждены были признать родоначальницей новой династии, так и теперь она решила оскорбиться и потребовать, раз ее не любят и не верят ей здесь, отпустить ее в Германию.

«Я села писать письмо к императрице и написала его по-русски, в самых трогательных выражениях, как умела. Я начала с того, что благодарила ее за все ея милости и благодеяния, оказанные мне с приезда моего в Россию. По несчастию, – продолжала я в этом письме, – оказалось, что я не заслуживала этих милостей, потому что навлекла на себя ненависть великого князя и явное неблаго расположение ея и[мператорского] величества; видя мое несчастие и оставаясь одна в комнате, где мне не дозволяют самых невинных развлечений, я настоятельно прошу положить конец моим несчастиям и отослать меня к моим родственникам, каким найдут приличнее способом… У моих родственников я проведу остаток моих дней, моля Бога за ея величество, великого князя, детей моих и вообще всех тех, которые оказывали мне добро или даже зло. Горе до такой степени растревожило мое здоровье, что я должна, наконец, позаботится о нем и, по крайней мере, спасти жизнь свою»…

Высылки в Германию Екатерина опасалась более всего, но она правильно рассчитала, что если она сама попросит отпустить ее к родственникам, где она проведет остаток своих дней, моля Бога за ея величество, великого князя, детей своих и вообще всех тех, которые оказывали ей добро или даже зло, то Елизавета, которая «обладала хотя и женским умом, но его было много», поступит как раз наоборот.

Однако решиться наступать и разработать план наступления – это только полдела. Надо было – императрица никак не отреагировала на послание великой княгиней – получить возможность осуществить его.

И тут Екатерина нашла воистину великий ход, который можно было бы назвать гениальным, если ли бы он не был столь циничным…

Она притворилась, что умирает… Посреди ночи она объявила, что чувствует себя чрезвычайно дурно и поэтому хочется исповедаться. Александр Шувалов хотел послать за докторами, но Екатерина остановила его.

– Мне уже не нужно ничего… – сказала она, с трудом выговаривая слова. – Мне надо теперь только духовника.

Духовник Ф.Я. Дубянский пришел спустя полтора часа…

Был отец Федор духовником императрицы. Родом из Малороссии, он отличался, как утверждают его биографы, редкой ученостью. Впрочем, ученость его никаких следов в истории не оставила, а вот деятельность в качестве стукача некоторое влияние на ход событий несомненно оказала. Императрица Елизавета Петровна частенько посылала его исповедовать своих приближенных. И надо сказать, что Елизавета Петровна ценила своего ловкого духовника. Отец Федор, кажется, был самым богатым попом в Российской империи. В собственности у него находилось 8000 душ крепостных крестьян. Помимо стукаческой работы, отец Федор уделял большое внимание еще и воспитанию своих детей. Его сын, Яков Федорович, дослужился аж до звания великого мастера масонской ложи «Астерия»!