Красные партизаны на востоке России 1918–1922. Девиации, анархия и террор - Алексей Георгиевич Тепляков

вложив в могилу записку (адресованную, вероятно, адским силам. – А. Т.): „коммунист и собака – одно и то же“»[2818].

В жесточайшую продналоговую кампанию 1922 года по сравнению с 1921‐м увеличилось число арестов должностных лиц, вмешивающихся в работу продорганов. Чекисты отмечали, что Лянинский волисполком Барнаульского уезда за жестокие избиения, в том числе беременных женщин, «называет продработников гнусными палачами, требует их [к] позорному столбу»[2819]. Некоторые советские чиновники отпускали крестьян, арестованных продработниками или ревтрибуналом, помогали крестьянам скрывать от налогообложения посевы. Среди таких чиновников были и партизаны, защищавшие как себя, так и своих соратников. В Бийском районе партизан, председатель сельского исполкома С. Рянов скрыл от налогообложения 14 десятин собственной пашни и помогал укрывать посевы бывшим повстанцам. В целом по Алтайской губернии за период продналоговой кампании 1922 года за противодействие налоговым органам было арестовано 652 должностных лица, из них осуждено 147. Неплательщиков было арестовано 6131 человек, из них 601 – осужден[2820].

Власти особенно тревожились из‐за частого сопротивления экс-партизан сбору продналога, в котором те видели продолжение продразверстки. В январе 1922 года бойцы 13‐й кавдивизии, расквартированной в окрестностях Семипалатинска, возмущались издевательствами при сборе продналога: вымораживанием несдатчиков в холодных помещениях, массовыми избиениями, имитациями расстрелов. Сборщики продналога в ответ «…кричат Центру: „Уберите тот или иной полк, он нам мешает работать“»[2821]. Известны факты открытого противостояния партизан властям даже на исходе указанного года. Из госинфсводки от 27 декабря следовало, что в «…деревне Ключевой Кыштовского района [Татарского уезда Омской губернии] значительная часть крестьянства, под[д]авшись агитации быв[ших] красных партизан[,] отказалась от выполнения продналога. Волпродинспектор объявил, что неподчинившиеся боевому приказу и агитирующие за срыв будут арестованы. Начальник охотничьей команды (быв[ших] партизан) подал команду „в ружье“. Командир 1-ой роты этой же команды объявил Кыштовский район на военном положении»[2822].

Из записки И. П. Павлуновского в Информационный отдел ГПУ (февраль 1922 года) с приложением «суммированных сведений о методах по взиманию продналога по Сибири» следовало, что в Кыштовском районе Татарского уезда «активное участие по выкачке продналога принимают партизане». Вместе с тем в этой же записке приводились примеры партизанской враждебности продналоговой политике, автор прямо, но вряд ли обоснованно обвинял виднейших партизан в повстанческих намерениях: «В Минусинском уезде группа Кравченко (б[ывший] красный партизан) имеет целью организовать восстание против верхов под лозунгом „долой продналог“»[2823]. Легендарный А. Д. Кравченко уже с начала 1920 года, со времен его кратковременного ареста при неудачном создании Енисейской дивизии, находился под чекистским надзором; при этом о якобы подготовке группами Кравченко восстаний против продналога в четырех волостях сообщалось чекистами еще 6 октября 1921 года[2824].

Подобные сведения явным образом исходили от агентов-провокаторов и отражали точку зрения местных чекистов, заинтересованных в фабрикации ярких политических дел. В том же феврале 1922 года заведующий Славгородским политбюро ОмгубЧК и уездный продкомиссар доносили, что на юге уезда члены деревенских комячеек организуются в подпольные группы с намерением уничтожать или задерживать вывоз хлеба, причем «…активное участие в организации принимают партизанские вожди Мамонтов, Козырь и Рябовалов[2825]. Главная цель группы [—] на почве продналога поднять в скором времени восстание». Однако пресловутые «подпольные» группы в Славгородском уезде, согласно позднейшим документам о реабилитации, были созданы самими агентами местного политбюро, причем чекисты весной того же года жаловались, что комячейки в ответ на повстанческую агитацию угрожают «лишением жизни нашим сексотам», занимающимся активной провокационной работой[2826]. Вряд ли можно сомневаться, что выставление партизанских вожаков в виде «заговорщиков» подготавливалось не без ведома руководителей полпредства ГПУ по Сибири.

Архивы и публикации свидетельствуют, что повседневное нарушение законности продолжалось и много позже окончания Гражданской войны, и не только в милицейско-чекистской среде. Для верхов рамки «социалистической законности» выглядели очень широкими. В сентябре 1922 года было опубликовано выступление председателя Сибревкома М. М. Лашевича, где тот без малейшего стеснения рассказал, каким способом краевые власти «дисциплинировали» строптивого московского уполномоченного по лесосплаву: «Для того, чтобы его подчинить, пришлось обратиться к ГПУ и, только после того, как мы его продержали в одном скромном погребе несколько дней, он заявил, что будет работать с нами в контакте»[2827].

Невозможно согласиться с недавно высказанным мнением, что после завершения в январе 1922 года судебного процесса над мариинскими милиционерами и чекистами «…массового проявления красного бандитизма на территории Кузбасса не было»[2828]. Напротив, Кузбасс еще долго оставался одним из основных центров проявления красного бандитизма. На конференции горнорабочих в поселке Кольчугино (будущий город Ленинск-Кузнецкий) весной того же 1922 года были протесты против спецов, требовавших дисциплины, а один из выступавших заявил под аплодисменты, что у рабочих «нарвал кровавый пузырь, который должен лопнуть, надо выйти [им на] кровавую баррикаду»[2829].

Тем не менее несколько судебных процессов, прошедших по инициативе Москвы в сибирских губерниях в 1922 году, дали острастку наиболее ретивым борцам с «контрой»[2830]. Власти уездов и волостей стали действовать аккуратнее, хотя часто закрывали глаза на произвол комячеек, так что в среде сельских партийцев бандитизм процветал еще долго. Осенью 1922 года в Иркутской губернии он принял организованный характер из‐за появления многочисленных краснобандитских шаек. В Барлукской волости Минготуйская ячейка организовала разбойную шайку из 20 человек, в которую входили в качестве вожаков и активистов восемь партийцев. Они грабили «кулаков», убили мельника с семьей. Аналогичная ситуация наблюдалась и в Зиминском уезде, где коммунисты происходили в основном из партизан и продолжали свою личную войну[2831].

Президиум Иркутского губкома РКП(б) 5 сентября 1922 года заслушал отчет о поездке инспектора в Зиминский район «для обследования ячеек с целью уяснения причин красного бандитизма». Тот посетил Тагнинскую, Хор-Тагнинскую и Ашехабатскую ячейки и сделал тенденциозный вывод: причины красного бандитизма исключительно в грабительстве многочисленных бродячих шаек. Из-за неспокойной обстановки комячейкам приходится нести охрану, быть оторванными от дома и хозяйства, «что вносит озлобление». В ячейках состоят бывшие красные партизаны, партработы в них практически не было и нет, «поэтому они действуют так, как понимают [обстановку]». В итоге губком предложил своему орготделу дать ячейкам директивные указания и запросить Зиминский уком партии о тех мерах, которые он принимает для искоренения красного бандитизма[2832].

В конце года красный бандитизм по-прежнему был распространен по всему востоку России и часто фиксировался в документах, где его не забывали отделять от обычного уголовного бандитизма. Из обзора бандитских действий по Сибири на 11 октября 1922 года следовало, что в Иркутской губернии «зарегистрировано два случая красного бандитизма»[2833].