Вирус "Reamde" - Нил Стивенсон

Разбудило Зулу прибытие внушительной группы моджахедов. К тем троим, которых оставили караулить лагерь, присоединились еще человек десять. Похоже, машины приехали к развороту одновременно, выгрузили этих персонажей и забрали тех, кого Джонс счел неподходящими: В, а то и Г. Теперь все они в прямом и переносном смысле оказались на краю пути: без колес (автофургон увезли), но с таким количеством боеприпасов и туристской экипировки, какое на себе уже не унесешь. Смеркалось. Зула опустила капюшон пониже и начала незаметно составлять мысленную опись. Никакого оружия, кроме привезенного на самолете и отобранного у охотников, она не приметила. Логично: его проще раздобыть там, куда они направляются, да и тащить меньше.

К тому же главное оружие – сами террористы.

Первоначальная пятерка была тут: Джонс, Абдул-Вахаб, Ершут и любовники – все А как на подбор. Из ванкуверцев остались юркий Шарджиль и пухлый Закир. Третьего (как уж там его имя) услали – видимо, от него требовалось только увести машину и раствориться. Итого семеро. А всего моджахедов собралось тринадцать – окончательно Зула это выяснила, лишь когда стала подавать им ужин.

Многих она хотя бы раз мельком видела или слышала – пока фургон колесил по Канаде, те приезжали к Джонсу с разных концов Северной Америки, – но двоих встретила впервые. Судя по тому, как их приветствовали, они смогли присоединиться к отряду только теперь. Остальные либо не видели их много лет, либо вообще не знали. Эти двое были А. Зула так решила отчасти из-за того, что Джонс выказал им особое уважение. Но лишь отчасти. Она и сама все понимала. Эрасто – выходец с Африканского Рога, скорее всего из Сомали – говорил на безупречном английском со среднезападным акцентом и, когда что-нибудь произносил, лукаво поглядывал на Зулу, упиваясь ее реакцией. Такой же, как она, приемыш, воспитанный где-нибудь в Миннеаполисе, Эрасто в отличие от нее решил вернуться на родину и посвятить себя мировому джихаду. Шесть футов роста, поджарый, с гладким детским лицом – вылитая бенеттоновская модель.

Абдул-Гафар («слуга Всепрощающего» – чем дальше, тем больше Зула вспоминала из арабского) – голубоглазый блондин-американец лет сорока пяти, а то и пятидесяти пяти, но в хорошей форме: плотный и вместе с тем подтянутый. Видимо, много занимается спортом: футболом, борьбой – чем-то, где его рост (футов пять с половиной) не важен. Его родным языком был английский, и он понимал остальных еще хуже, чем Зула, а та улавливала смысл примерно трети сказанного. Очевидный вопрос по поводу его имени – за что он желает прощения – пока оставался без ответа, хотя Абдул-Гафар явно поздно обратился в ислам и теперь спешил наверстать упущенное. Догадка появилась, когда Зула разглядела у него на макушке следы пересадки кожи: участок размером с почтовую марку. Точно такие же она видела у своих белых родственников-фермеров. Абдул-Гафара лечили от злокачественной меланомы, жить ему оставалось меньше года. А Зула до этого момента удивлялась, почему человек вроде Джонса видит в новообращенном кого угодно, только не агента ФБР.

Зулу не переставала удивлять их лень. Моджахеды, конечно, не главные лентяи на свете, но когда в лагере столько мужиков, они что – не могут сами приготовить себе еду? Не могут без женской руки собрать на стол и разложить тарелки? А Зулу приковать к другому дереву, подальше, чтобы не подслушивала. Но им казалось очень важным заставить пленницу выполнять работу за них. Ее выставляли напоказ, как Клеопатру, которую тащили через Рим. Джонс демонстрировал: неверная подчинилась его власти.

Подчиняться Зула и не думала, однако ради присутствия на ужине с удовольствием подыгрывала. Даже опустила капюшон пониже наподобие чадры. И подслушивала, удивляясь, как много теперь понимает.

Некоторое время моджахеды ели, насыщались, болтали и шутили. Затем Джонс заговорил тоном, подразумевавшим «а теперь к делу». Он сказал, что отправляется на боковую, поскольку встанет задолго до рассвета и приступит к следующему этапу операции. Его не будет несколько часов. Остальным же надо выспаться, но встать рано и приготовиться к разделению лагеря на две части: базовую (поменьше) и экспедиционную (побольше). Участников последней ждут великие свершения, что не уменьшает значимости основного лагеря и не лишает остающихся божественного вознаграждения и славы, которую они пожнут…

(Типичное производственное собрание, решила Зула. Не хватает только презентаций в «Пауэрпойнте». Одним – очевидно, В – Джонс поручает дрянную работенку, сдабривая приговор угощением и фальшивым дружелюбием.)

Наслаждаться великолепной Зулиной кухней оставляли Закира, Ершута и еще двоих. Одного она прозвала бывшим студентом: это был тихий человек средних лет, ближе к сорока, чем к тридцати, который в походных условиях чувствовал себя явно неуютно. Зула понимала, почему его и Закира не берут (сама она поступила бы точно так же): у обоих на лицах отразились и недовольство, и облегчение.

А вот Ершут был ошеломлен. И Джахандар – тот афганец с крыши фургона со снайперской винтовкой и биноклем. Зула и сама пыталась скрыть изумление: если уж кто годится для долгих горных походов по территории врага, так это Джахандар. Она не могла вообразить, как такого человека вообще умудрились провезти на Запад. Наверное, вкололи наркотик, сунули в ящик, доставили прямым авиарейсом из Тора-Боры и с тех пор держали под замком где-нибудь в горах. К западу от Каспийского моря его арестовали бы за один внешний вид: за шапку, бороду, взгляд и боевые шрамы. Впрочем, не важно, как его сюда привезли; сейчас он был взбешен, и этим подвиг молчаливого Ершута высказать недовольство планами Джонса.

Моджахеды поглядывали на Зулу, как бы спрашивая: «Четверо, чтобы приглядывать за девчонкой, прикованной к дереву?»

Джонс тоже посмотрел на нее, как бы говоря: «Ты явно понимаешь больше, чем надо». Он толкнул к ней грязную тарелку, поднялся и жестом позвал за собой Джахандара с Ершутом. Отойдя от костра подальше, они стали негромко переговариваться. Джонс делился планами, знать которые остальным пока не следовало.

Или по крайней мере Зуле: в какой-то момент все трое глянули на нее молча, потом отвернулись и продолжили беседу обычным тоном. Судя по позам – уже спокойно.

Они решили убить Зулу.

Не сразу. Вот уйдет основная группа к границе, тогда Ершут и Джахандар перережут ей горло (впрочем, предположила Зула, не раньше, чем она приготовит им еду и вымоет посуду), двинутся следом и без труда нагонят. А Закиру с Саидом поручат присыпать ее труп землей.

Ужин закончился, моджахеды растворились в темноте, оставив Зуле грязные котелки и бумажные тарелки. Почти все ушли спать. Джахандар заварил себе чай кипятком, которым Зула собралась мыть посуду, и занял позицию неподалеку на холме, откуда хорошо просматривался лагерь с окрестностями. Винтовку он прихватил с собой.

Зула взялась за работу, представляя свой лоб в перекрестии Джахандарова прицела.

* * *

Через несколько часов безнадежных попыток уловить, что к чему, Чонгор стал смутно понимать (больше интуитивно, чем умом) смысл происходящего на Бирже Карфинона и разбираться в ролях ее разнообразных участников. В центре располагалась биржевая яма: амфитеатр-воронка диаметром метров в тридцать наверху (на таком расстоянии еще можно докричаться с одного края до другого), которая шла вниз кольцами каменных полированных ступеней. В самом низу находилась ровная площадка метра три в поперечнике. Яма аккуратно делилась надвое, хотя ни ограждений, ни разметки не было: просто на одной стороне собирались купцы, выводившие деньги из «Т’Эрры», на другой – жрецы, которые пытались на полную загрузить деньгоистребительные возможности своих храмов, для чего перебивали сделки у жрецов-конкурентов.