Царство юбок. Трагедия королевы - Эмма Орци

пальце маленького Людовика и, растопырив крылышки, пел ему свои веселые песенки. В такие минуты лицо мальчика оживлялось, щеки розовели, а в больших голубых глазах, взор которых был с нежностью устремлен на птичку, вновь появлялось осмысленное выражение. У него было теперь существо, которое он мог любить; у него был друг, и его безотрадное существование хоть немного скрасилось. Чтобы сейчас же узнать своего друга среди других птиц, Людовик снял бантик с птицы-автомата и украсил им шею своего любимца.

К счастью мальчика, Симон сам любил птиц и не отнимал их у него, несмотря на настояния жены. Эти птицы служили также развлечением и жестокому сапожнику, нарушая скучное однообразие его жизни, сопряженное с его новой службой. Пенье и щебетанье птиц хоть немного оживляли темные, молчаливые комнаты и напоминали весну, зелень и свежии воздух.

Но маленький пленник недолго наслаждался этим развлечением. 19-го декабря 1793 года комиссары муниципальной власти пришли ревизовать Тампль. Как раз в тот момент, когда они входили в камеру маленького Капета, птица-автомат своим пронзительным голосом завела: «Oh, Richard, oh, mon roi!», а любимец маленького Людовика стал вторить ей веселым щебетаньем.

Чиновники были поражены такими неслыханными вольностями и с суровыми лицами остановились у дверей, переводя свои сердитые взоры с птицы на мальчика, сидевшего около клетки и с блестящими глазами наблюдавшего за своим другом.

Автомат во второй раз завел свою несчастную арию; комиссары яростно бросились к клетке.

— Что означает это пение? — закричал один из них. — Как могут сохраняться в славной Республике такие пережитки проклятого прошлого!

— Посмотри, гражданин! — воскликнул другой, — Эта птица украшена орденской ленточкой; сейчас же видно, что здесь мы цмеем дело с врагом народа; он даже здесь раздает знаки отличия! Мы не должны допускать такую гадость!

Комиссар сунул руку в клетку, схватил птичку с бантиком, так крепко сжал в кулаке, что раздавил несчастное созданье, и бросил ее об стену.

Людовик не проронил ни слова, он только с широко раскрытыми глазами смотрел на своего мертвого любимца, и две крупные слезы скатились по его бледным щекам.

На следующее утро комиссары, пылая благородным гневом, доложили высшему начальству об искусственной канарейке, певшей роялистическую песню, и о живой, имевшей орденскую ленточку на шее. Они были убеждены, что это козни роялистов, и записали это происшествие в актах коммуны под заглавием: «Заговор канареек».

Пернатые «заговорщики» и автомат были, конечно, немедленно удалены из Тампля, а Симон получил выговор и лишился своего развлечения. Он был страшно зол и обвинял во всем Людовика, который еще осмеливался строить печальную физиономию и будить его ночью своим плачем.

— Поганый змееныш не дал мне спать, — ворчал Симон на другое утро, — у меня голова, как котел, придется принять ножную ванну, чтобы оттянуть кровь от головы.

Жанна Мария молча принесла мужу жестяной кувшин с горячей водой и села в угол, где часто проводила время, молча рассматривая свой «календарь революции», на котором еще виднелись следы крови королевы Франции.

Симон между тем, поставив ноги в горячую воду, устремлял свой злой взгляд то на жену, которая была раньше такой веселой и деятельной, а теперь стала мрачной и подавленной, то на маленького Людовика, который с тех пор, как у него отняли птиц, безмолвно и неподвижно сидел на стуле, не сводя взора с того места, где лежал его мертвый любимец.

— От такой жизни можно сойти с ума, — заворчал Симон. — Капет, — вдруг закричал он, — возьми полотенце, согрей у огня и вытри мне ноги.

Людовик тихо поднялся со своего места, взял полотенце и подошел к огню, но жар был очень силен, и слабые пальчики выпустили полотенце, последнее упало на угли и, прежде чем ребенок успел его отдернуть, запылало ярким пламенем.

Симон испустил яростный рев и начал осыпать Людовика градом ругательств и проклятий, пока наконец не охрип и не умолк от усталости.

Людовик взял другое полотенце и, осторожно погрев его, тихо подошел к сапожнику, чтобы вытереть ему ноги, все еще стоявшие в воде.

Симон протянул ему ноги и, когда они были вытерты, изо всех сил толкнул мальчика ногой в голову, тот упал и, стукнувшись головой о пол, потерял сознание. Это еще больше взбесило Симона, он стал колотить ребенка ногами и кулаками, испуская при этом яростный рев и самые ужасные ругательства, как вдруг почувствовал, что его руки охвачены, как клещами, и, к величайшему изумлению, увидел пред собой бледное лицо своей жены.

— Что ты, Жанна Мария? — спросил Симон. — Зачем ты держишь меня?

— Потому что я не хочу, чтобы ты убил его, — хрипло проговорила она.

Он разразился громким смехом.

— Да никак тебе жаль его?

По телу жены сапожника пробежала судорожная дрожь, из горла вырвался какой-то странный звук; она сорвала с шеи платок, как будто тот душил ее, и глухо пробормотала:

— Нет, мне не жаль этого мальчишки, но, если ты убьешь его, члены правительства должны будут казнить тебя, дабы на них не упало подозрение в том, что они велели тебе убить маленького Капета.

— Да, это правда, — ответил Симон, — хорошо, что ты напомнила мне; это доказывает, что ты все еще любишь меня. Я буду осторожнее; надо будет смотреть, чтобы этот змееныш не ужалил меня, но постараться не убить его.

Жанна Мария ничего не ответила; она снова пошла в свой темный угол и