Красно-коричневый - Александр Проханов

Другая группа генералов, помоложе и ниже званием, держалась особняком, дальше от двери. Разговаривали чуть громче. Некоторые позволяли прохаживаться по ковру, оглядывать в зеркало свои новые, с золотыми погонами френчи.

Полковники держались отдельно. Среди них было немало пожилых, в несвежих мундирах, плохо сходившихся на тугих животах. Выделялись полковники-милиционеры в синей форме. Один из них, отойдя на шаг, разговаривал по радиотелефону.

Чуть дальше, и тоже особняком, держалась группа штатских. Среди них были белоголовые, обрюзгшие и совсем молодые, но все в малиновых, темно-зеленых и синих пиджаках с бронзовыми пуговицами, по виду – служащие банков или владельцы частных фирм и компаний.

Следя за их перемещениями, угадывая их отношение друг к другу, уровень зависимости и субординации, Хлопьянов увидел, как в коридор вошли двое. В комбинезонах, в высоких зашнурованных бутсах, без знаков различия, с похожими стройными, литыми телами. Они обладали особой, свободной и одновременно сдержанной осанкой, едва уловимыми движениями и переливами мышц, характерных для спортсменов или балетных танцоров. В одном из вошедших Хлопьянов, не сразу, а со второй и третьей секунды, узнал Антона, офицера «Альфы», за кем безуспешно охотился всю неделю. Отчаялся отыскать и вдруг увидел здесь, в озаренном люстрами министерском коридоре.

Оба вошедших осмотрелись и, не смешиваясь ни с одной из групп, встали поодаль. Их появление казалось Хлопьянову невероятным, как невероятной казалась недавняя бойня в «Останкино», а до этого – сидение в осажденном Доме Советов, а до этого – встреча с Каретным в белых палатах, а до этого – вся его прежняя жизнь, состоявшая из войн и лишений, сквозь которые кем-то незримым и властным был проложен маршрут и вектор, приведший его в зеркальный коридор министерства с генералами и офицерами «Альфы».

Не спуская глаз с офицера, Хлопьянов стал мучительно думать, как подойти к нему незаметно. Передать и получить информацию.

Каретный прогуливался с молодыми щеголеватыми генералами. Уже побывал в конце коридора, развернулся и шел обратно, что-то втолковывал собеседникам. Они были старшими по званию, но почтительно внимали Каретному. Поравнявшись с Хлопьяновым, Каретный зорко взглянул на него. Они стали медленно удаляться по красному ковру, среди зеркал, золоченых рам и генеральских лампасов.

Воспользовавшись тем, что Каретный его не видит, Хлопьянов двинулся сквозь негустое скопление военных к офицерам «Альфы». Проходя, не задерживаясь, произнес: «Бэтээр бортовой номер 324». Заметил, как вздрогнул Антон, изумленно крутанул в его сторону глаза. Узнал, но Хлопьянов прошел мимо. Стал удаляться, глядя себе под ноги, где мягко, гася звук шагов, краснел шерстяной ковер. Он хотел дойти до конца коридора, развернуться и на обратном пути улучить момент, перемолвиться с офицером.

Он услышал новые, влетевшие в коридор звуки и обгоняющее эти звуки, как летучий ветер, волнение, которое развернуло собравшихся в сторону стеклянной входной двери, выстроило навытяжку вдоль стен. Вслед за этим незримым волнением, превращаясь в цвет, шум открывшейся двери, в торопливый бег адъютантов, в тяжелую поступь телохранителей с короткоствольными автоматами, вышли два человека, которые и были причиной волнения.

Первым шел широкоплечий, кривоногий министр обороны, узнаваемый по долгоносому, с крупным подбородком лицу, на котором среди желваков, ожогов и шрамов круглились настороженные птичьи глаза. Министр, ни на кого не глядя, улыбался, словно торопился в свой кабинет, чтобы осуществить там веселый, ведомый ему одному замысел. Пока он проходил, энергично переставляя свои кавалерийские ноги, Хлопьянов, как и все остальные, стоял навытяжку, испытывая к министру острую неприязнь в соединении с устойчивой для военного готовностью подчиняться.

За министром обороны торопливо, втыкая носки ботинок в мягкий ковер, шел второй министр – внутренних дел. Подслеповатые рыбьи глаза, вялый опущенный рот, сросшийся с верхней губой пористый влажный нос делали его похожим на налима, которого выловили на илистом дне, завернули в неудобный генеральский мундир, заставили двигаться по ковру среди электрического света. И к нему Хлопьянов испытал неприязнь, но уже безо всякой готовности подчиняться, и гадливое чувство, как к земноводному.

Министр обороны обернулся на ходу к своему спутнику и, продолжая, начатый в лифте разговор, произнес, усмехаясь:

– Тульская 106-я уже на подходе, а нарофоминский 119-й топчется! Вот так, б…, всегда!.. Оба в сопровождении охраны и адъютантов вошли не в приемную, а в соседнюю дубовую дверь, за которой на мгновение возникли освещенный дубовый стол, чей-то бронзовый бюст и огромный рыже-коричневый глобус. Министры скрылись. Оставшиеся в коридоре облегченно обмякли, опустили плечи, сгибали и разгибали локти, продолжали негромкие разговоры.

Хлопьянов издали следил за Каретным. Тот по-прежнему говорил с генералами. Хлопьянов двинулся к офицерам, еще не зная, как остановится подле них и что скажет.

Но в коридор из стеклянного холла вновь влетел незримый, тревожащий ветер. Расставил всех у стен, оборвал все разговоры. В коридор, окруженные плотной охраной, рациями, автоматами, оттопыренными пиджаками, вошли президент, премьер-министр и столичный мэр. Хлопьянов узнал их мгновенно. Ощутил удушье, словно впрыснули ядовитый, обжигающий газ. Электрические люстры, блестящие зеркала, золоченые рамы были украшением газовой камеры. Легкие раздулись от боли, безнадежно искали воздух, сгорали от летучего яда.

Так чувствовал он появление этих троих, учинивших недавнюю бойню в «Останкине».

Президент шел первым. Высокий, с прямой спиной, ходульно переставляя длинные ноги, седоголовый и невидящий. Казалось, он ослеп. Его вела охрана, указывая, куда ставить негнущиеся, в начищенных башмаках ноги, куда поворачивать худое, обтянутое черным пиджаком плечо. Лицо его, обычно красно-лиловое, одутловатое, сейчас было белым, бескровным, источавшим какое-то голубоватое химическое свечение. Хлопьянов вдруг узнал этот мертвенный свет, тот же, каким недавно светилась башня. В нее летели белые и красные трассеры, у подножья падали разорванные пулеметами люди. Башня питалась энергией бойни, переводила ее в потустороннее свечение. Тем же ядовитым светом был наполнен президент. Казалось, под кожей у него были не кости и мышцы, а люминесцентные трубки и колбы. Если ему выстрелить в голову, то раздастся звук разбиваемой реторты, из которой вырвется вспышка ядовитого света.

Хлопьянов пережил это в доли секунды, и одна из этих долей была связана с сожалением по оставленному у дежурного пистолету, в обойме которого еще оставалось два патрона.

За президентом, толстый, с выпуклым животом, на маленьких быстрых ногах, шел премьер, похожий телом на тучного раскормленного пингвина, а лицом на бровастого сердитого сыча, которого разбудили и вытащили из чащи на свет. Теперь ему – беспомощно щелкать клювом, опускать и поднимать желтые кожаные веки.

Третьим, маленький, напряженный, похожий на гуттаперчевый мяч, шел мэр. Его круглая лысина лоснилась скользким потом. Мускулистое серое лицо было натерто желтоватым стеариновым жиром, словно в нем шел болезненный обмен веществ и неусвоенное вещество проступало сквозь поры липкими сальными капельками.