Хозяин Черного Замка и другие истории - Артур Конан Дойл

Наконец телеграфист начал соображать, что происходит что-то из ряда вон выходящее.

– Сколько времени идёт депеша до Лондона? – спросил незнакомец.

– Около двух часов.

– А теперь два. Стало быть, раньше четырёх депеши доставить нельзя?

– То есть раньше трёх.

– Раньше четырёх?

– Нет, раньше трёх.

– Но ведь вы же сказали, что теперь два часа.

– Да, но вы забываете разницу между здешним и лондонским временем. Примите во внимание разницу в географической долготе.

– Боже мой, так, стало быть, я могу ещё успеть! – воскликнул Энерли и, усевшись на ящике, начал диктовать свою знаменитую телеграмму.

И вот на другой день в «Ежедневной газете» появился огромный отчёт о событии на берегу Нила. Отчёт был разукрашен жирными заголовками. Что касается «Интеллидженс» и «Курьера», то их столбцы были так же белы, как и лица их редакторов. А в телеграфной станции Сарраса в то время, как Энерли диктовал свою депешу, случилось следующее. Около четырёх часов утра в Саррас прибыли два усталых всадника на двух разбитых лошадях. Остановившись в дверях хижины, они взглянули молчаливо друг на друга и бесшумно удалились. Ветераны прессы поняли, что в жизни бывают случаи, когда английский язык бессилен.

1896 г.

Гостиная Мейсонов имела весьма странный вид. Одна её сторона была обставлена с большой роскошью. Широкие мягкие диваны, низкие уютные кресла, изысканные статуэтки и дорогие портьеры, висевшие на декоративных каркасах из металлических конструкций, служили подходящим обрамлением для красивой женщины, хозяйки всего этого великолепия. Мейсон, молодой, но богатый делец, явно не пожалел усилий и средств, чтобы удовлетворить каждое желание и каждый каприз своей красавицы-жены. И то, что он поступил так, было вполне естественно: ведь она стольким пожертвовала ради него! Самая знаменитая танцовщица во Франции, героиня десятка пылких романов, она отказалась от блеска и удовольствия своей прежней жизни, чтобы разделить судьбу молодого американца, чьи аскетические привычки составляли такой разительный контраст с её собственными. Пытаясь возместить ей утрату, он постарался окружить её всей роскошью, какую только можно купить за деньги. Кое-кому, наверное, могло показаться, что с его стороны было бы тактичнее не выставлять этот факт напоказ и тем более не афишировать его в печати, но, если не считать подобных своеобразных чёрточек характера, он вёл себя как муж, который ни на мгновение не переставал быть любовником. Даже присутствие посторонних зрителей не явилось бы помехой для публичного проявления его всепоглощающей страсти.

Но комната и впрямь была странной. Поначалу она казалась обыкновенной, однако же стоило понаблюдать подольше, как обнаруживались её зловещие особенности. В ней царила тишина, полнейшая тишина. Не слышалось звука шагов – ноги бесшумно ступали по этим богатым мягким коврам. Борьба, даже падение тела происходили бы тут совершенно беззвучно. К тому же она, эта комната, была до странности бесцветной в постоянно приглушённом, как чудилось, освещении. Кроме того, не вся она была обставлена в одном вкусе. Создавалось впечатление, что, когда молодой банкир щедро тратил тысячи на этот будуар, на этот роскошный футляр для своего драгоценного сокровища, он не считался с затратами, но, напуганный внезапной угрозой оказаться неплатёжеспособным, не довёл дело до конца. В том конце, которым комната выходила на людную улицу, всё поражало глаз своей роскошью. Зато в другом, дальнем конце комната с голыми стенами имела спартанский вид и отражала, скорее, вкус аскетичнейшего из мужчин, чем вкус изнеженной любительницы удовольствий. Может быть, из-за этого она проводила здесь не так уж много времени – иногда два, иногда четыре часа в день; зато когда уж она бывала тут, она жила яркой и насыщенной жизнью. В стенах этой кошмарной комнаты Люсиль Мейсон была совершенно иной и более опасной женщиной, чем где бы то ни было.

Вот именно опасной! Кто бы мог усомниться в этом, увидев её изящную фигуру, когда эта женщина лежала вытянувшись на огромном ковре из медвежьей шкуры, наброшенном на диван. Она облокотилась на правую руку, положив тонко очерченный, но решительный подбородок на ладонь и устремив в пространство задумчивый взгляд больших и томных глаз, прелестных, но безжалостных, и в пристальной неподвижности этого взгляда угадывалась смутная и страшная угроза. У неё было красивое лицо – лицо невинного ребёнка, и всё же природа пометила его неким тайным знаком, придав ему неуловимое выражение, говорившее, что под прелестной внешностью скрывается дьявол. Недаром было замечено, что от неё шарахаются собаки, а дети с криком убегают, когда она хочет приласкать их. Есть инстинкты, которые глубже нашего разума.

В тот конкретный день она была чем-то сильно взволнована. В руке она держала письмо, которое читала и перечитывала, слегка наморщив тонкие бровки и мрачно поджав очаровательные губки. Вдруг она вздрогнула, и тень страха, пробежавшая по её лицу, стёрла с него угрожающе-кошачье выражение. Вот она приподнялась, продолжая опираться на локоть, и впилась напряжённым взглядом в дверь. Она внимательно прислушивалась – прислушивалась к чему-то такому, чего страшилась. Потом на её выразительном лице заиграла улыбка облегчения. Но мгновение спустя она с выражением ужаса сунула письмо за лиф платья. Едва она спрятала письмо, как дверь распахнулась и на пороге возникла фигура молодого мужчины. Это был её муж Арчи Мейсон – человек, которого она любила, ради которого пожертвовала своей европейской славой и в котором видела теперь единственное препятствие новому и пленительному приключению.

Американец, мужчина лет тридцати, чисто выбритый, загорелый, атлетически сложённый, в безупречно сшитом костюме узкого покроя, подчёркивающем его идеальную фигуру, остановился в дверях. Он скрестил руки на груди и с окаменевшим красивым лицом-маской, на котором жили одни лишь глаза, посмотрел на жену пронзительным, испытующим взором. Она по-прежнему лежала, опершись на локоть, но её глаза глядели прямо ему в глаза. Что-то жуткое было в этом безмолвном поединке взглядов. В каждом были заключены и немой вопрос, и ожидание рокового ответа. Его взгляд, похоже, вопрошал: «Что ты замышляешь?» Её – как будто бы говорил: «Что тебе известно?» Наконец Мейсон подошёл, сел на медвежью шкуру рядом с ней и, осторожно взяв двумя пальцами её нежное ушко, повернул её лицом в свою сторону.

– Люсиль, – сказал он. – Ты хочешь отравить меня?

Она с ужасом на лице и с возгласом протеста на устах отпрянула от его прикосновения. От возбуждения она утратила дар речи – её изумление и гнев выразились в метании рук и конвульсивной гримасе на лице. Она попыталась было встать, но он крепко сжал ей руку в запястье. И снова он задал свой вопрос, углубив на этот раз его ужасный смысл:

– Люсиль, почему ты хочешь отравить меня?

– Ты с ума сошёл, Арчи! Ты сошёл с ума! – задыхаясь, проговорила она. Но кровь застыла у неё в жилах, когда последовал его ответ. Бледная как мел, с полуоткрытым ртом, она в немом бессилии смотрела, как он достаёт из кармана флакон и подносит его к её лицу.