У времени в плену. Колос мечты - Санда Лесня

отцом твоим был неустрашимый Кондратий Федорович Булавин!» Поклонился я матушке в ноги и дал клятву, что не забуду. Кто же вороном меня назвал, пускай сотворит святой крест и попросит прощения, ибо согрешил. Я и товарищи мои храбрые загораживали дороги одним боярам да торговым людям, чье дело — народ православный обманывать и казну державы разворовывать. А деньги, и прочее, что брали ценное, всегда обиженным раздавали, дабы от голодной смерти их спасти. Иное же, того же дела ради, в особых тайниках до времени прятали.

Из-под встрепанной шапки из собачьего меха долетел злокозненный вопрос:

— А кто за тебя нам поручится, Яков Дуб? По христианскому закону Кондрашкин-то сынок Яковом Булавиным зваться должен!

— И то верно, братья! Только вот бедная моя матушка и непревзойденный храбрец, мой батюшка, не смогли во святой церкви повенчаться, ибо время было тогда смутное. Поэтому и имя мое ныне — Яков Дуб, по прозвищу матушкиному. А поручится за меня святой и вечный всевидящий господь наш Иисус Христос. О чем и творю крестное знамение.

К лесенке ветряка приблизился крестьянин, которого сельчане звали дедом Василием. Поднялся на одну ступеньку, чтобы все его видели, и сказал:

— Верим тебе, атаман Яков. Господь да наставит тебя в помыслах и да поможет в делах. Повелевай нами!

— Спасибо, добрые люди! — выпятил грудь казак. — Так вот вам мой первый приказ. Пусть каждый из вас, кто истинный мужик, готовит торбу с харчом и садится не мешкая на коня. У кого есть свой конь, пускай седлает своего. У кого нет — пусть возьмет себе из барской конюшни. Кому не хватит лошадей — идите в наше войско пешие, в пехоту. Оружие пусть каждый возьмет, какое есть. Прочие получат у нас сабли, пистоли и ружья. Будем ждать, пока не прибудут все. Простоим неделю, может, две, может, и три, ибо многие идут к нам издалека. Когда соберем пятьдесят-шестьдесят тысяч войска, ударим на Москву, будем брать Кремль. Немало бояр именитых, немало архиереев прислали мне слово, что встретят нас с любовью и окажут помощь.

— Диво дивное! — покачали головами в толпе. — Чего ради станут они нас встречать? Чего ради помогать?

— А вот чего, — пояснил Яков Дуб. — Того ради, что все беды наши, и бедность наша, и недород во садах, и засуха в пашнях, и детский мор, и бесплодие жен, и рост поборов и тягот — все это верные знаки господня гнева супротив антихриста Петра, безумного царя. Не удивляйтесь же, братья во Христе, и не хмурьтесь! Ибо в сердце царя Петра вселился сам нечистый. Потому вседержитель наш Христос и пожелал послать божьих ангелов, дабы просветлили разум святых иереев. И ангелы поведали им во сне, что единой надеждой и спасением Иисусова племени остался ныне единокровный сын царя Алексей Петрович, в коем все обретем правителя справедливого, избавителя нашего от страданий и зла. Их высокие преосвященства святые отцы наши благословляют нас на дело и возносят истово мольбы господу за нашу победу над ворогом. Бояре да воеводы готовят все, что надобно для победы народного войска. Давайте же крикнем вместе: многая лета царю Алексею Петровичу!

Толпа колебалась, безмолвствуя. Только редкие голоса подхватили: Многая лета!..»

Белобородый старец, потрясая над головой клюкою, попросил:

— Дайте и мне слово сказать, люди!

— Говори!

Старик поднялся, в свою очередь, на ступеньку ветряковой лестницы, схватился для опоры за перила и продолжал:

— Православные! Мы, старые люди, на многих пожарах уже ожглись, великих и малых. Так что послушайте слово зрелости и не скальте зубы. Похвальба да гордыня никогда еще не сулили человеку добра, ибо до времени живут. И кто восстает во злобе супротив власти, тот гневит господа. Люди добрые! Не слушайте этого вора-казака! Чей бы он ни был сын, Кондратия Булавина или нет, бог с ним! Только пускай не вводит нас в грех. Мы не против царской власти. Было у нас, что было с Фадеевым, — и все тут. Пошлем ходоков ко пресветлому царю нашему поведать, что было и как, и светлый царь простит нас!

Поднялся невообразимый шум. Толпа распалась на части, яростно — спорившие между собой. Яков Дуб со своей верхотуры старался перекричать сцепившихся, но голос его безнадежно тонул в общем гаме.

3

Внезапно с правой стороны пустоши послышался устрашающий вопль.

— На помощь! Люди добрые! Спасите!

Толпа быстро расступилась, открывая проход невысокому мужику со спутанными волосами, удиравшему от кого-то, да так, что штаны трещали. За ним гналась потная, здоровенная баба, размахивая тяжелым батогом. Перед погребом, из которого за событиями следил Георгицэ Думбравэ, низенький мужичок споткнулся и упал. Баба мгновенно догнала беглеца и, тяжело дыша, придавила его ногой. Переводя из самой глубины дух, она обратилась к общине:

— Люди добрые, кончить его аль нет?

Община вначале посмеялась, потом сгрудилась в тревоге вокруг. Дел Василий, поработав кулаками, пробился вперед.

— Погодь-ка! За что его кончать?

Баба, исходя бурным дыханием, взглянула на него глазами тигрицы.

— Нет на свете вреднее аспида, дед Василий, потому и надо его убить. И убью, убью, люди добрые, дабы помнили о том в мире, дабы и прочим было в науку! — крикнула она в толпу. — Не будь я Степанидой, женой Никиты Мерлина, если его не кончу!

— Да в чем же он виновен? — пытался утихомирить ее дед Василий.

— Ох, ох! — запричитала баба. — Ведома вам, православные, Наталия-вдова, чья изба стоит в низине? Ведомо ли, что нет бездельниц ее ленивее? Что цельный день простаивает у плетня, опершись локтями, и подзывает к себе каждого, кто проходит, а после того о каждом говорит недоброе, так что вся худая молва на селе — от ее языка? Что прилипает руками к колодезному вороту, когда по воду ходит, такая она грязная? Иду я, значит, тоже мимо только что; у вас — война, у меня — мои заботы. И вижу во вдовьем-то дворе кучу бревен, для балок и коньков как раз подходящих. «Будешь летний навес ставить, Наталия?» — говорю. «Ставлю уже», — отвечает она. «Бог те в помощь, Наталия, — говорю. — А лес-то откуда?» «Да вот, говорит, — муженек твой нынче ночью привез». «Чего он тебе их привезти надумал?»