Любовь без мандата - Юрий Поляков

– Конец восемнадцатого века. Архитектор Миронов. Зал уездного собрания украшен мраморными колоннами. Вон с того балкона седьмого декабря тысяча девятьсот восемнадцатого года провозгласили Советскую власть, – скороговоркой сообщил Илья, подтвердив догадку.

У входа, на газоне, росли властолюбивые голубые ели, а при дверях стояли две массивные урны, выкрашенные серебрянкой. В раздевалке интеллигентная гардеробщица, почтительно приняв у них верхнюю одежду, долго рассматривала импортную Генину кепку с помпоном и повесила ее на крючок с почтением. В холле стоял «на тумбочке» молоденький конопатый милиционер.

– Со мной! – Колобков властно махнул развернутым удостоверением и кивнул на спецкора.

– Вижу, – страж посмотрел на пропагандиста с обидой. – А документик, прямо сказать, у гостя имеется?

– Конечно. – Скорятин вынул редакционное удостоверение.

– Не годится. Надо пропуск заказывать.

– Он из Москвы! – возмутился Илья.

– Хоть с Марса.

– Пресса!

– Порядок есть порядок.

– Нам надо срочно пообедать. У нас встреча с читателями.

– Тем более. Столовая у нас режимная. Спецобщепит, прямо сказать.

– Ну ты, Леша, и свинья! – возмутился Колобков.

– Старший сержант Степанюк, если забыли, товарищ Колобков! – с мягкой угрозой напомнил милиционер.

– Товарищ старший сержант, а по партбилету вы меня пропустите? – спросил москвич.

– По партбилету любой коммунист может пройти в районный комитет беспрепятственно.

– И пообедать?

– Нет, для обеда вкладыш нужен.

Мымровец предъявил красную книжицу с темным профилем Ильича. Она оказалась в боковом кармане случайно – обычно хранилась дома, в столе, запиравшемся на ключ. Гена возил партбилет в редакцию, чтобы сдать взносы за апрель. Деньги-то парторг Козоян принял, а печать не шлепнул, забыл, растяпа. Потом, впопыхах и обиде собираясь на вокзал, Скорятин не выложил документ из кармана. Постовой долго мусолил узорные странички, сопя и явно удивляясь серьезным суммам, с которых столичный коммунист платил ежемесячно по три процента. Такие деньжищи в Тихославле были, очевидно, в диковинку. Возвращая документ, старший сержант попенял:

– Геннадий Павлович, что же это у вас за апрель не плачено?

– Виноват, замотался по командировкам, – примирительно объяснил спецкор, зная по опыту, что с нижними чинами лучше не связываться, наоборот, надо показывать особое уважение к их ничтожным полномочиям.

– Повнимательнее на будущее! В гостинице, прямо сказать, осторожнее. Всякое бывает.

– Глаз не спущу!

В поезде, несмотря на алкогольную беспечность, он засунул билет вместе с кошельком в наволочку и несколько раз вскидывался ночью – проверял, на месте ли. Серьезная картонка, потеряешь – держись! Сколько карьер и судеб поломали, как макароны над кастрюлей, из-за утраченного партбилета! Веня как-то оставил свой спьяну в залог в ресторане Домжура: не хватило денег заплатить за ужин. Дело-то привычное. Не рассчитавшие возможностей журналисты оставляли в залог часы, паспорта, кто-то однажды отдал ордер на новую квартиру, каковую и обмывали. Но партбилет! Такого еще не было. Скандалище вышел грандиозный. Если бы в ту пору Шаронов не дописывал с Танкистом третий том мемуарной эпопеи «С лейкой и блокнотом…» – показательная казнь и конец. Дед, бранясь, позвонил однополчанину, лютовавшему в парткомиссии, тот тоже долго матерился, но друг Бродского остался в рядах, отделавшись выговором с занесением.

– Проходите! – козырнул милиционер, вернул Гене партбилет, а на Колобкова посмотрел с вызовом.

Столовая помещалась в стеклянной пристройке, с улицы не заметной. Там росли в кадках пальмы, свисали с окон сборчатые кремовые гардины и теснились столы под цветастыми полиэтиленовыми скатертями. Вдоль никелированного стеллажа раздаточной стояли с подносами сотрудники – в основном, по виду, технический персонал: машинистки, бухгалтерши, курьеры, секретарши, учетчицы… Эти в любом учреждении приходят к самому началу обеда, на лучшие куски, а ответработники питаются на ходу, как придется, а то и вообще не успевают.

– Набежали! – буркнул Илья, обиженный старшим сержантом. – И здесь очередь!

– Партия и народ едины, – тихо съехидничал Гена.

На вошедших никто не обратил особого внимания, кроме накрашенной девицы с выносным бюстом и мощными бухгалтерскими бедрами. Она как раз отходила с полным подносом от кассы и, увидев Колобкова, подалась было к нему, но заметив рядом незнакомого человека, погрустнела и уселась в одиночестве под пальмой.

– А вы, значит, многолюб, – шепнул наблюдательный спецкор.

– Я вас умоляю! – мученически повел глазами бывший экскурсовод.

Напарники взяли подносы и встали в очередь. Еда здесь, конечно, была попроще, чем в столичных райкомах и редакциях, но вполне сносная и до смешного дешевая. Гена взял винегрет с малосольной сельдью, язык с хреном – на закуску, борщ с пампушкой – на первое, судачка в польском соусе – на второе, вишневый мусс и компот из кураги – на третье.

– А у нас в редакции пиво в столовой дают.

– До сих пор? – удивился Илья. – Не свисти!

– До сих пор! – соврал спецкор, умолчав, что буфетчица Валя достает пиво из-под прилавка под страхом увольнения.

Скорятин вручил кассирше металлический рубль, отчеканенный к 70-летию Октября. Та с интересом повертела в пальцах редкую монету, не дошедшую, видимо, еще до Тихославля, и отложила в сторону – для себя или знакомого нумизмата. Ссыпав в карман сдачу, москвич сел с подносом за свободный столик у окна. Вскоре подтянулся и Колобков:

– Зря ты не взял заливного линя!

– Не люблю желатин. А чего к тебе милиционер привязался?

– Не ко мне, а к тебе. Он по инструкции действовал.

– Я так и понял. Давай на брудершафт! А то какая-то ерунда получается… То вы, то ты…

– Давай!

Они чокнулись и отхлебнули компота.

– Слушай, Ген, ты мне объясни. Мы атомную бомбу слепили, в космос летаем, балерины наши выше всех ноги задирают. Почему советская власть умеет нормально кормить людей только в райкомах? Как в городе пожрешь – так изжога от горла до прямой кишки? Шницель из хлеба, селедка ржавая, как водопроводная труба, картошка синяя, хуже удавленника, в борще мясо в микроскоп не увидишь.

– Меня спрашиваешь? Илюша, ты же у нас партработник.

– Да какой я партработник! Зигзаг природы. Иногда в первичке люди чего-нибудь спросят – стою дебил дебилом. Сказать-то нечего. Нельзя же в восемьдесят восьмом повторять то же самое, что в двадцать восьмом рабфаковцам впаривали!

– Ладно, научу. У вас в городе мясо в магазинах есть?