Черная вдова - Анатолий Безуглов

— Я верю ему. У него на сей счёт целая теория.

— Интересно, какая, если не секрет?

— Нехитрая, но убедительная, и суть её сводится к следующему. Врачи утверждают, что подкожный жир вреден. И не случайно в природе нет жирных зверей. А вот среди людей почти у каждого второго лишний вес, что и ведёт ко всяким физическим заболеваниям.

Великанов считает, что богатства, накопления — своего рода подкожный жир, и, если его много, он тоже наносит человеку вред. Человек, чтобы быть социально здоровым, должен бороться, бороться в поте лица за каждый день своего существования. И тогда он будет в форме. В противном случае зажиревшее общество или его отдельные, не в меру растолстевшие субъекты начинают страдать социальными болезнями. В качестве примера он сослался на МХАТ, где актёры по три года не выходили на сцену, а им платят. Какая же тут форма? А вот когда актёр борется за каждый выход на сцену, наконец, за каждый заработанный рубль, вот тогда только и может произрасти талант. Настоящий талант, а не тот, у кого на рубль амбиции да на грош амуниции…

— Скажи, Игорь Андреевич, разве он не прав?

— Что-то в этом есть. Но с некоторыми положениями этой философии я готов поспорить с автором. Вот когда выздоровеет он окончательно, а мы закончим это дело, встретимся, поговорим.

— Я думаю, что Великанов выздоровеет раньше.

— Почему? — усмехнулся Чикуров.

— Если бы ты видел, как за ним ухаживает Юля, у тебя не возникло бы такого вопроса. Не отходит от него, старается предвосхитить его даже самое маленькое желание.

— Если я не ошибаюсь, эта самая Юля — поклонница его таланта.

— Была поклонницей, а теперь, пожалуй, больше чем жена. Она его ангел-хранитель.

— Ты уверен, что это так? А вдруг её больше волнует прописка в Москве?

— Игорь, не смей… Даже думать о ней так грешно. Извини, но ты напоминаешь мне того самого московского бюрократа, который склонен видеть в каждом иногороднем женихе или невесте заведомого подлеца.

— Нет, Дима, к бюрократам я себя не отношу. А вот то, что профессия следователя на мне сказывается, — это факт неоспоримый. Понимаешь, я завидую артистам. И знаешь почему? Потому, что у них перед глазами чаще всего празднично настроенная, хорошо одетая, аплодирующая от избытка радостных чувств публика. Вот, наверное, многим из артистов и кажется, что вся жизнь — сплошной праздник, кругом улыбки и аплодисменты. А кто перед глазами следователя? Чаще всего это убийцы, хапуги, взяточники, хулиганы…

— И их жертвы, — добавил Кичатов.

— Те и другие — люди глубоко несчастные. Вот и кажется нам, что вокруг темно, мрачно. Разве не так? Потому, наверное, я и отнёсся к твоим словам о Юле… А ведь таких, как она, как Великанов, наверное, в жизни много? — сказал Чикуров и посмотрел на часы. — Разговорились, а ведь, чего доброго, Вербиков уже домой ушёл. — И начал набирать его номер.

Начальник следственной части оказался на месте. Чикуров попросил принять их. Но Вербиков заявил, что спешит к руководству и попросил коротко проинформировать его по телефону. Выслушав короткое резюме Чикурова, он остался доволен полученной информацией и решил похвалить следователей, что позволял себе нечасто.

— Отлично, молодцы, — сказал он. — Кажется, картина прояснилась. Виден финал. Поздравляю. С удовольствием доложу Прокурору республики, внесу предложение о поощрении… Ну а подробнее поговорим завтра. Хорошо? — И, не дождавшись ответа, повесил трубку.

Рабочий день уже давно закончился.

— Может, перекусим вместе? — предложил Игорь Андреевич.

Подполковник охотно согласился, хотя и удивился, почему Чикуров вечером ест не дома.

Следователи вышли на улицу. Москва выглядела торжественно и нарядно. В свете неоновых огней хороводились медленные пушистые снежинки, а в каждой витрине сияли игрушками, золотым дождём и мишурой ёлочки — город готовился к Новому году, празднику, который олицетворял для Игоря Андреевича дом, семью и все связанные с этим радости, оставшиеся от детских воспоминаний.

Но ощущение надвигающегося Нового года теперь отозвалось в душе тоской: какой уж праздник, когда в семье раздрызг. Вернее, по существу, нет её, семьи. Одна видимость.

— Знаешь, Дима, — поддавшись настроению, сказал Чикуров, — я вот думаю, не бросить ли к чёртовой матери следственную работу?

— Тю-ю! — ошарашенно протянул Кичатов, даже остановившись от неожиданности. — С чего это вдруг? Дело, считай, раскрутили, радоваться надо, а ты…

— Ужаснее всего, что я и радости-то особой не ощущаю. Мизантропом становлюсь, что ли?

— Уж не в артисты ли думаешь податься? — с иронией спросил Дмитрий Александрович, вспомнив их недавний разговор в кабинете Чикурова.

— В артисты уже поздно, да и дарования бог не дал. А вот в садовники — с удовольствием бы! Свежий воздух, цветочки, — мечтательно произнёс Игорь Андреевич.

— Чтобы они зацвели, нужно прежде в навозе покопаться, — усмехнулся Кичатов.

— Все равно лучше, чем постоянно иметь дело с подонками… Печалит меня вот что. Ну, допустим, в результате моей работы посадят ещё пять, десять, пятнадцать подонков. А сколько их выскочит ещё? Мартышкин труд получается.

С каких-то пор в нашем обществе стали чуть ли не нормой мздоимство, воровство, унижение безвластных и угодничество перед власть имущими. Мы перестали уважать ум, честность, порядочность, а преклоняемся перед чинами, кабинетами, машинами, перед теми, кто умеет ловчить, пользоваться особыми, недоступными другим благами… Кто такой Варламов? Взяточник, делец, расхититель! Многие прекрасно знали это, но тем не менее уважали. Так же, как Решилина. Почитали как великого, покупали его творения за доллары, а он на самом деле мелкий мошенник! А Жоголь? Рядился под бескорыстного и страстного поборника перестройки. Все они, Дима, ряженые, под-разными личинами скрывающие свою сущность — задавить, задушить ближнего, предварительно выпив из него последние соки… Одним словом — каракурты… Чёрные вдовы!

— Но согласись, старина, — возразил Кичатов, — кое-что мы уже начинаем сознавать. Учимся чёрное называть чёрным, белое — белым… И это здорово!

— Меня пугают словесные извержения. Шумим, шумим, а дело? Боюсь, что бюрократы и чиновники, против которых и ведётся эта атака, постепенно привыкнут к шумовым эффектам. Как в той басне: «А Васька слушает да ест!» Ой, не потонули бы благие намерения в болоте равнодушия и апатии!

— Не должны! Все хотят перемен.

— Все ли? — с сомнением покачал головой Игорь Андреевич.

— Придётся прозревать, Игорек! Дальше слептырями быть просто невозможно. Дошли, как говорится, до ручки.

— Будем надеяться, — задумчиво произнёс Чикуров.

Перед ними открылась площадь Дзержинского. Вокруг памятника кружил поток автомобилей, здание «Детского мира» полыхало светом своих огромных окон, праздничной иллюминацией. Плотная толпа покупателей вливалась и выливалась из стеклянных дверей, множество зевак глазело на красочные витрины. Кичатов невольно задержался у одной из них.