Царица поверженная - Маргарет Джордж

Мухи надоедливо жужжали вокруг его головы, словно говорили: «Слишком мало жертв. Нам не нравится твой план».

– Итак, вопрос решен, – объявил Антоний. – Будем прорываться морем. Казна, а также корабли и солдаты, которым удастся выйти из гавани, отправятся в Египет. Армия после ухода флота организованно отступит в Азию. Поврежденные корабли и те суда, где не хватает гребцов, предадим огню. Все это произойдет в ближайшие дни.

– Ты принял решение один! – воскликнул Канидий.

– Я командир! – возвысил голос Антоний. – У кого еще есть право решать? Мое дело – приказывать, ваше дело – повиноваться. Хотя, – он смягчил тон, – я ценю ваше мнение.

– Но игнорируешь его.

– Не следовать ему в мелочах – не значит игнорировать.

– Молю богов, чтобы твое решение не оказалось ошибочным, – промолвил Канидий.

– Мы все молимся о том же, – заявил Соссий.

Военный совет завершился нерадостно. Да, морских командиров принятое решение устраивало, но все понимали, что выбрано лишь меньшее из двух зол. Оба плана предусматривали значительные потери и высокий риск. Мне очень не нравилась идея использовать Египет в качестве плацдарма, но, как и остальные, я вынуждена была пойти на компромисс. В конце концов, провоцируя Октавиана, я сама ставила Египет на карту.

Возможно, мне не следовало… Я покачала головой. Что сделано, то сделано. Может быть, в этой битве пришлось бы сражаться следующему поколению, но она неизбежна. А раз она выпала на мою долю… что ж, судьбе угодно избрать меня. Мне оставалось только подтянуть пряжку на панцире да приладить щит.

Это зрелище разрывало сердце, однако я заставила себя стоять на берегу и смотреть, как поджигали предназначенные для уничтожения корабли. Они сгрудились, словно люди под крышей во время землетрясения, и не могли разбежаться, ибо якорные цепи приковывали их к месту и обрекали на гибель. Корабли были всех типов: триремы, квинтиремы, даже «восьмерки» и «девятки»; так стихия губит невинных вне зависимости от их рода, племени, веры, пола и возраста.

Палубы и трюмы завалили пропитанной смолой или политой маслом соломой, чтобы приносимые в жертву нашим ошибкам суда горели лучше. Потом люди с берега стали бросать на палубы зажженные факелы, и пламя занялось.

– О Антоний! – простонала я, держась за его руку. – Как мне больно!

Мне вспоминалось, как я приходила на верфи и смотрела на строящиеся корабли; как гордилась тем, с какой быстротой их готовят к спуску на воду. Мои дети! Если зрелище горящих судов способно причинить такую боль, что должна испытывать мать, когда опасность грозит ее детям?

– Это необходимо, – сказал Антоний.

– Они расплачиваются за наши просчеты, – промолвила я. – А мы, кажется, совершаем одну ошибку за другой.

– Война состоит из расчетов, в том числе и их строительство. Как раз это делает войну такой дорогой: наши догадки и предположения оплачены золотом, а сбываются далеко не всегда.

– Но каково видеть, когда золото сгорает?

– А ты подумай о том, сколько золота гибнет в кораблекрушениях. Когда пойдем на прорыв, нужно молить богов, чтобы удалось спасти и вывезти казну. Она будет под твоим присмотром, на твоем флагманском корабле – самом большом и сильном.

Огонь уже разгорелся вовсю, пламя перескакивало с корабля на корабль, образуя ослепительное ожерелье. Огненные языки удваивались, отражаясь в неподвижной воде. В воздухе близ гавани пахло всеми видами горящего дерева – от тонкого кедрового аромата до запаха старых сырых досок, похожего на грибной. Их несло в нашу сторону вместе со стелившимся над водой едким дымом. Он щипал глаза, но я не могла уйти, ибо считала себя обязанной присутствовать на похоронах моих кораблей.

– Пойдем, – сказал Антоний, обняв меня за плечи. – Не надо терзать себя.

Ошибки, просчеты, дезинформация… Мысли об этом душили меня сильнее, чем дым, я чувствовала это физически. О муки раскаяния! Существует ли что-то более беспощадное и лишающее мужества? Теперь я сомневалась во всем, что мы планировали.

Огонь обладал еще и голосом, причем очень похожим на голос раскаяния, угрызений совести – высокий, настойчивый, пробуждающий воспоминания. Он несся со стороны умирающих судов.

На разрушительную работу огня взирали не только мы: у меня не было сомнений, что с одной из окрестных возвышенностей Октавиан видит красное зарево на воде и вдыхает запах пепла.

Наши люди растерянно топтались и переговаривались. Потревожить нас никто не решался, но я вдруг заметила человека, стоявшего чуть в стороне и смотревшего не столько на корабли, сколько на нас двоих. Голову его покрывал капюшон, мешавший увидеть его лицо.

– Антоний, – спросила я, – ты не знаешь, кто это? Вон там.

Антоний вгляделся во мрак, словно намереваясь пронзить его взором, но потом покачал головой:

– В его облике есть что-то знакомое, но нет, не узнаю. – Он поднял руку. – Эй! Подойди сюда.

Некоторое время человек стоял неподвижно, затем двинулся навстречу, но так, будто не мы его окликнули, а он позвал нас. По приближении он отбросил капюшон.

– О, да ведь это… – Антоний замешкался, стараясь вспомнить имя.

– Ханефер, – подсказал незнакомец. – Путь из Рима не близок, мой господин.

Я сразу вспомнила египетского астролога, которого сама давным-давно отправила с Олимпием в Рим, поручив ему внедриться в дом Антония и шпионить.

Лучше бы он не выдавал меня, даже по прошествии столь долгого времени.

– Рада тебя видеть, – промолвила я со значением.

– И я тебя, – кивнул Ханефер и указал на корабли. – Печальное зрелище.

– Что ты здесь делаешь? – настойчиво спросил Антоний.

– Я долго читал твою судьбу, господин, а теперь пришел разделить ее.

– Ну, если так, она должна быть благоприятна, иначе с чего бы ты пустился в путь! – воскликнул Антоний, словно само появление этого человека являлось добрым знаком.

– Может быть, он просто верен тебе, – торопливо заметила я.

Мне не хотелось сейчас ничего слышать о судьбе и предзнаменованиях. Даже о добрых предзнаменованиях – тут слишком легко ошибиться. А ошибок, просчетов, неверно понятых фактов уже слишком много. Нет, обойдемся без предсказаний.

– Даже верные слуги не спешат в горящий дом, – говорил Антоний. – Или на борт горящего корабля.

– Возможно, он застрял здесь, в ловушке, как и все мы, – предположила я.

– Госпожа, – подал голос Ханефер, – порой будущее раскрывает себя, как гость на пиру. В такие моменты мы соприкасаемся с самим временем и не имеем возможности повернуть прочь от того, что нам открыто.

– Он говорил мне, что вблизи от Октавиана мой деймон, дух моей судьбы, омрачается его тенью, – припомнил Антоний. Я тоже это помнила из донесений Олимпия. – И ты был прав, старый друг. Стоило Октавиану высадиться в Греции… – Голос