Гумилев сын Гумилева - Сергей Беляков

Особенно дурно складывались отношения между недавними переселенцами из России и киргизами. По словам поэта и переводчика А.Н.Зорина, «…с появлением переселенцев… отношения сразу стали враждебными. Киргизов они называли "собаками". Между русскими, главным образом новосельцами, и киргизами установились враждебные отношения: со стороны русских явная, а со стороны киргизов скрытая злоба против русских». Пренебрежительное отношение некоторых русских к «азиатам» проявлялось и много лет спустя, уже в советское время.

Из воспоминаний Михаила Ардова: «В шестидесятых годах мой младший брат Борис был актером театра "Современник". Помнится, летом его включили в группу артистов, которая отправилась в Казахстан "обслуживать целинников". Сначала они оказались в Алма-Ате и попали там на американскую выставку. И вот мой брат стал свидетелем беседы, она происходила между местным жителем (из русских) и американцем. Наш соотечественник говорил: «Ну что же вы так негров не любите? Линчуете их… Вот мы тут с казахами живем – и ничего, терпим!»

В октябре 1935 года в кабинете следователя Штукатурова Николай Николаевич Пунин дал показания, будто Лев Гумилев «высказывал симпатии принципам монархизма» и считал необходимым заменить советскую власть монархией. О монархизме Гумилева поведал следователю студент истфака Игорь Поляков, а Валерий Махаев, признавший Гумилева «человеком явно антисоветским», еще и уточнил: «Гумилев считал правильным государственным устройством монархию. Однако реставрацию династии Романовых он считал невозможной, так как Романовы себя скомпрометировали. Лучший вариант – это монархия с консультативным советом, состоящим из дворян».

Поверим на слово, допустим, что Гумилев в тридцатые годы был монархистом. При его, казалось, полной несовместимости с коммунистической властью, с миром, в котором ему (вспомним Эмму Герштейн) «не было предусмотрено… никакого места», монархизм Гумилева не удивляет. Но сохранил ли он верность монархизму и позднее?

Уже первое следствие на долгие годы отучило Льва Гумилева разговаривать о политике даже с самыми близкими людьми. А научные работы Гумилева не позволяют причислить его к монархистам, сторонникам олигархии, демократии, аристократии. Нельзя сказать, что сильной руке тюркских каганов и монгольских ханов он симпатизировал больше, чем племенным союзам теле, кыпчаков (где власть хана была ограничена) или карлуков, у которых даже не было ханской власти.

В последние десять лет жизни Гумилев уже мог без страха говорить о политике. Что же стало с его политическими убеждениями? Людмила Стеклянникова называет Гумилева «убежденным монархистом и горячим патриотом». Ольга Новикова тоже считает Гумилева православным монархистом. Но сам Гумилев слова учеников и друзей не подтверждает.

Монархистами могли быть люди, романтически настроенные, утописты и мечтатели. «Реставрации досоветской России быть не может, трамвай ушел…» – говорил Гумилев, разбиравшийся в законах истории намного лучше своих друзей.

В одном из последних и самых значимых интервью Гумилева речь зашла как раз о монархии. На прямой вопрос: «А каково было место в евразийстве монархической идеи, на Ваш взгляд?» – Гумилев ответил: «…довольно слабое место они отводили в общественном устройстве России монархическому принципу. Петра Первого Трубецкой ругает всеми словами, а монархическая идея – он считал – может быть, а может и не быть, он не хотел предрешать выбор народа. Самое главное – "не попасть к немцам на галеру", к европейцам то есть. Я с ним полностью согласен, это самое главное».

Как видим, особенного интереса к монархии у Гумилева не было. Он ведь не был ни политиком, ни политическим мыслителем. Главное – избавиться от западничества, а общественный строй и политический режим – дело второстепенное. Но, разумеется, Гумилев не принимал ни коммунизма, ни социализма, не сочувствовал левым. Людмила Стеклянникова записала замечательную и редкую для советского гражданина, даже такого, как Гумилев, оценку гражданской войны в Испании:

«Говоря об Испании, восхищался генералом Франко: он спас страну от того, что случилось в России в 1917 году и после него, — долгой Гражданской войны. В Гражданской войне в Испании также воевали революционеры всех мастей, в том числе и из Советского Союза, но Франко не дал себя победить. И надолго установилось "над всей Испанией безоблачное небо"».

Гумилев был, пожалуй, прав, хотя и не изучал историю гражданской войны в Испании. Режим Народного фронта с самого начала напоминал большевистский. Республиканцы взрывали церкви, убивали священников, насмехались над верующими. Не случайно на сторону франкистов в конечном счете встало большинство испанцев, а республиканцы держались довольно долго из-за поддержки басков и каталонцев, которые традиционно боролись против кастильцев.

Революционеров Гумилев вообще терпеть не мог. Он даже декабристов ненавидел: был уверен, будто декабристы «все до одного» были масонами.

Как видим, политические взгляды Гумилева были консервативными, хотя и довольно аморфными. Впрочем, ни критики Гумилева, ни его друзья не обращали внимания на очень интересное обстоятельство. Гумилев, много и охотно критиковавший Запад (особенно в последние годы жизни), никак не прокомментировал критику Трубецким западной демократии. На статьи евразийца Алексеева, принципиального критика либеральной демократии, Гумилев вообще не обратил внимания. Правда, по словам Ольги Новиковой, он считал, будто демократия – слишком дорогостоящий способ управления.

«— …А вы демократ, Лев Николаевич?

— Нет, ни в коем случае! Какой я демократ? Я старый солдат».

Это слова из небольшого интервью Гумилева журналистке Л.Щукиной, редактору «НТК600», сотруднице Александра Невзорова. Но эти слова сказаны уже в 1991 году, когда слово «демократ» стало антонимом слова «патриот», а демократические убеждения ассоциировались только с ненавистным Гумилеву западничеством.

Но демократия – способ правления, а не только политический ярлык. А к демократической форме правления Гумилев относился очень даже сочувственно. В книге «Древняя Русь и Великая степь» есть замечательный эпизод. Дело было в начале XIV века, когда несколько епископов обвинили (как считал Гумилев – несправедливо) митрополита Петра в торговле церковными должностями: «И вот тутто, — пишет Гумилев, — произошло неожиданное: в дело вмешался народ, потребовавший созвать собор для разбора обвинений, предъявленных митрополиту. Великий князь был вынужден согласиться с общественным мнением». На собор в Переяславле-Залесском явились не только епископы, но также игумены, монахи, священники и миряне. Обсуждение окончилось полным оправданием митрополита. Если это не церковная демократия, то что же? Такую форму власти Гумилев противопоставляет папской теократии и византийской «симфонии» императора и патриарха.

Сейчас не важно, насколько соответствовала действительности гумилевская интерпретация событий 1311 года, тем более что Гумилев нашел для них совершенно фантастическое объяснение. Оказывается, церковную демократию принесли на Русь… так любимые Львом Николаевичем крещеные татары и татарские жены. Будто бы христиане Центральной Азии не привыкли слепо подчиняться велениям патриарха, митрополита, епископа. Миряне и простые священники будто бы сами решали важные церковные вопросы. И вот во времена русскотатарского «симбиоза» татары и принесли русским новый стереотип поведения. Разумеется, перед нами еще одно сочинение Льва Николаевича, не подкрепленное историческими источниками. Но сейчас интереснее другое: в церковной жизни Гумилеву симпатична именно демократия, а ведь религия занимала в его жизни место более значительное, чем государство.