Детская книга - Антония Байетт

— Да, я думаю, тебе следует просить прошения, — сказала Филлис. — Но все равно уже поздно. Теперь я могу смотреть за домом.

Хорошенькое личико было как у фарфоровой куклы. Она добавила:

— Хорошо бы ты уволил Альму и взял другую кухарку. Альма меня не любит и не слушается.

И еще:

— Когда она была жива, никто не спрашивал ее, что она чувствует. Даже я не спрашивала, потому что знала то, что мне не сказали.

Хамфри почти сварливо ответил:

— Я спрашивал. Может, я и виноват, но я… хотя бы… о ней заботился.

— Да. Ну что ж. Все равно уже поздно. Для всего поздно.

Альму уволили, ее место заняла Тилли, по достоинству ценившая тонкости системы хозяйствования, которой придерживалась Филлис.

Олив вернулась к себе в спальню.

Хамфри уехал в Манчестер.

Жизнь — для живых — продолжалась. Сильно выцветшая, обескровленная, неподвижная там, где раньше царило движение.

Филлис ходила за матерью. Она могла бы сказать, что знает о неприязненном отношении матери, но молчала. Олив нельзя было уволить. Но можно было вынудить у нее благодарность за ненужную ей доброту. Филлис не сдавалась.

В феврале 1910 года в Ковент-Гарден поставили «Электру» Рихарда Штрауса. Это драматическая история обреченных царских семейств, с бушующими кровавыми страстями, матереубийством и местью. Электра взяла в мужья ненависть, «с запавшими глазами, с ядовитым дыханием». Английские критики разделились на два лагеря. «Таймс» назвала оперу «непревзойденной среди прочих опер по омерзительности сюжета и текста». Бернард Шоу усмотрел в этом антинемецкую истерику. Он заявил, что «Электра» — «высочайшее достижение в высшем из искусств». «Зачастую, когда меня просили произнести обвинительную речь против глупцов и торгашей, пытающихся втянуть нас в войну с Германией, моя речь состояла из одного слова: „Бетховен“. Теперь я с равным успехом могу сказать: „Штраус“».

Англичане читали романы о вторжении в Англию, и агрессорами были немцы, люди в стальных шлемах, вонзающие железные зубы в круглую землю. А еще был легендарный Уильям Ле Кё, чьи книги, разделенные на серии, лорд Нортклифф публиковал с продолжением в каждом выпуске «Дейли мейл». Это позволило во много раз увеличить тираж газеты. Лорд Нортклифф начал с романа «Великая война 1897 года в Англии», впервые вышедшего в 1894 году. Тогда, в девятнадцатом веке, агрессорами были французы; они осадили Лондон, и Англия с помощью Германии отразила нападение.

В 1906 году Ле Кё написал «Вторжение 1910 года»: в этом будущем уже немцы топтали землю «зеленой Англии родной». Точки высадки немцев и их сражений с англичанами лорд Нортклифф перед публикацией заменял названиями мест, где у «Дейли мейл» было больше всего читателей, чтобы они, удобно устроившись в креслах, ощутили пикантный страх узнавания. Среди бесчисленных трудов Ле Кё был и роман «Шпионы кайзера», опубликованный в 1909 году, — якобы документальная книга, описывающая проникновение немецких шпионов в ряды англичан и новые страшные виды оружия. «Тайна бесшумной субмарины». «Тайна нашей новой пушки». «Германский заговор против Англии». «Секрет британского аэроплана». Планы врагов срывал некий «патриот до мозга костей», адвокат, любитель трубочного табака и знаток хорошей мебели. Чересчур аффектированные иллюстрации изображали, например, «казнь фон Бейлштейна», который стоял с завязанными глазами на площади перед Уайт-холлом, напротив расстрельной команды: гвардейцев в высоких медвежьих шапках, священника в белом стихаре и двух мрачных английских полисменов.

Сам кайзер сидел у себя в кабинете на табуретке в форме кавалерийского седла и писал письма родственникам — дяде Эдварду, кузену Николасу в Россию; он предлагал и заключал разнообразные договоры против многочисленных и разнообразных врагов. В сентябре 1908 года он, по согласованию с полковником Стюартом-Уортли, опубликовал в «Дейли телеграф» статью об англо-германских отношениях. Немецкие дипломаты пригладили его пассажи о непопулярности Англии в Германии.

В статье Вильгельм писал, что его «огромные запасы терпения подходят к концу… Вы, англичане, безумны — безумны, как мартовские зайцы… Я твердо намерен добиваться мира». Далее Вильгельм утверждал, что посылал своей покойной бабушке советы по ведению Англо-бурской войны. Статья заканчивалась словами:

«Германия — молодая, растущая империя. Она ведет и стремительно расширяет торговлю со всем миром, и немецкие патриоты с полным правом отказываются установить какие-либо границы для этой торговли. Германии нужен мощный флот, чтобы защитить эту коммерцию и свои многообразные интересы даже в самых дальних морях».

Статья никому не понравилась. Английская пресса отнеслась к ней «скептически, критически, обидчиво». Японцев расстроили резкие замечания относительно флотов в дальних океанах. Немцев поведение императора вывело из себя: случился политический кризис, на церемонии награждения графа Цеппелина орденом Черного орла за воздушный корабль кайзер произнес путаную речь, и кое-кто даже требовал его отречения. Кайзер уехал на охоту, надев желтые кожаные сапоги с золотыми шпорами и орден, который сам же придумал, — нечто среднее между крестом иоаннитов и крестом тевтонских рыцарей. Кайзер поехал с Максом Фюрстенбергом отстреливать лис и убил 84 из 134 убитых в тот день животных. Вечером он был великолепен: под коленом — орден Подвязки, поперек груди — лента ордена Черного орла, на шее — испанское Золотое руно. Он подписал письмо о морских состязаниях между Англией и Германией, адресованное Первому лорду Адмиралтейства, «от человека, с гордостью носящего форму британского адмирала, каковое звание было пожаловано ему покойной Королевой, да благословит Господь ее память».

В мае 1910 года дядя кайзера, Эдуард Сластолюбец, почил в бозе. Он лежал при всем параде в Вестминстерском дворце, и Вильгельм в очередной роскошной форме, сняв шлем с пышным плюмажем, стоял у гроба и держал за руку своего кузена Георга. Потом кайзер вернулся в Виндзор, старый семейный дом, «где я играл ребенком, резвился юнцом, а позднее, уже мужчиной и правителем, наслаждался гостеприимством Ее покойного Величества, Великой Королевы». Англичане, видя его на улицах, разражались приветственными криками. Он вернулся домой и произнес в Кенигсберге речь о божественном праве.

«Я вижу себя орудием Господним. Не заботясь о переменчивых взглядах и злобе дня, я иду Своим путем, то есть к единственной и неделимой цели благосостояния и мирного развития Нашего Отечества».

Той зимой он украсил шляпу, которую надевал на охоту вместе с высокими блестящими желтыми сапогами и золотыми шпорами, тушками настоящих мертвых птиц.

В августе 1910 года Гризельда Уэллвуд работала в Ньюнэме как студент-исследователь. Джулиан Кейн тоже — его работа о пасторалях все разрасталась, что было приятно, но неконструктивно: теперь в ней были латинские, греческие, немецкие, итальянские пасторали, могли прибавиться и норвежские, но она по-прежнему была беспорядочной и не обрела формы. Джулиан подрабатывал, присматривая за студентами, еще не окончившими курс. Студентам он нравился. Гризельда не преподавала, но ходила на лекции Джейн Харрисон. Гризельда упорно работала над народными сказками, начиная с Гриммов. В своих темах она и Джулиан находили много общего, повторяющихся мотивов: смерти и скорби, весны и зрелости; пожирания плоти, наказания, искупления; торжества красоты и добродетели. И Гризельде, и Джулиану кембриджская погода — холодный ветер, задувающий из степей, роскошное лето с лодками, ивами, идеальными газонами и майскими балами — по временам казалась заклятием, волшебной паутиной, из которой нужно было вырваться, чтобы коснуться реальности, ощутить ее вкус.