Игроки с Титана - Филип Киндред Дик

Больше никто даже не шевельнулся.

Повернувшись к Николь, Пэмброук сказал:

— Поднимайтесь наверх, вы должны выступить по телевидению. Прямо сейчас.

Он красноречиво взмахнул дулом своего пистолета в ее сторону.

— И поторопитесь! Телепередача начнется через десять минут.

— Из кармана ему удалось вытащить многократно сложенный лист бумаги.

— Вот то, что вы должны сказать, — добавил он; лицо его при этом исказилось, будто у него возник нервный тик. — Это заявление о вашем уходе в отставку со своей должности — если, разумеется, можно так выразиться относительно того положения, в котором вы теперь оказались. И вы также подтвердите, что обе обнародованные новости являются правдой, та, что касается Дер Альте, и та, что касается вас самой.

— Кому я должна передать свои полномочия? — спросила Николь.

Голос ее звучал очень слабо даже в ее собственных ушах, однако, по крайней мере, она не выглядела униженной просительницей. И была очень этим довольна.

— Чрезвычайному комитету из высших должностных лиц НП, — сказал Пэмброук. — сказал Пэмброук. — Он будет руководить подготовкой к предстоящим всеобщим выборам, после чего, разумеется, будет распущен.

Остававшиеся все это время совершенно неподвижными восемь членов Совета последовали было за Николь.

— Нет, остановил их Пэмброук. — Вы все остаетесь здесь, внизу, — лицо его побелело при этих словах, — с нарядом полиции.

— Вы понимаете, что он собирается сделать? — спросил у Николь один из членов Совета. — Расстрелять всех нас.

Слова этого мужчины были едва слышны.

— Она бессильна помешать этому, — заявил Пэмброук и снова помахал пистолетом в сторону Николь.

— Мы изучали такую возможность с помощью фон–лессинджеровской аппаратуры, — сказала, обращаясь к Николь, одна из женщин–членов Совета. Но мы никак не могли поверить в то, что такое может случиться на самом деле. Бертольд даже не стал рассматривать такую возможность как слишком уж маловероятную. Мы все были уверены в том, что подобная практика реальной политике давно вышла из употребления.

Николь, конвоируемая Пэмброуком, вместе с ним прошла в кабину лифта.

Они стали подниматься на первый этаж Белого Дома.

— Не убивайте их, — сказала Николь. — Пожалуйста.

Глянув на часы, Пэмброук произнес:

— Сейчас они уже мертвы.

Кабина остановилась. Дверцы ее открылись.

— Проходите прямо в свой кабинет, — распорядился Пэмброук. — Будете выступать непосредственно оттуда. Интересно, не правда ли, насколько несерьезно отнеслись члены Совета к возможности того, что мне удастся опередить их и первому их уничтожить. Они слишком уверовали в свою власть и решили, что я, как бессловесная овечка, пойду без всякого сопротивления навстречу собственной гибели. Я весьма сомневаюсь в том, что они вообще удосужились просмотреть предварительно эти последние несколько минут. Они, должно быть, понимали, что не так ничтожна мала вероятность захвата мной власти, но не довели до конца всесторонне рассмотрение такой возможности и не выяснили, каким все–таки образом это может мне удастся.

— Я не верю, — возразила Николь, — что они были до такой степени непредусмотрительны, несмотря на все ваши догадки на сей счет и то, что они сами говорили в оправдание своей вопиющей халатности. Имея в своем распоряжении аппаратуру фон Лессинджера…

— Ей казалось просто невероятным, что Бертольд Гольц и остальные члены Совета так запросто позволили себя сгубить; если уж быть до конца последовательными в таких серьезных политических играх, то им следовало хорошенько задуматься о собственной безопасности и находиться вне пределов досягаемости Пэмброука.

— Они были очень напуганы, — объяснил Пэмброук. — А люди напуганные теряют способность логически мыслить.

Перед ними был кабинет Николь. На полу перед дверью в кабинет лежало неподвижное тело. Тело Джанет Раймер.

— Положение, в котором мы оказались, было таково, что нам ничего другого не оставалось делать, — сказал Пэмброук. — Или, вернее, — давайте смотреть фактам в глаза — мы хотели это сделать. Давайте, в конце концов, будем честными в наших взаимоотношениях. Да, я сделал это умышленно. Позаботиться о мисс Раймер для меня было актом, совершенным с большой охотой чисто по собственному желанию, а не в силу вынужденных обстоятельств.

Он переступил тело Джанет и открыл дверь в кабинет Николь.

Внутри его одиноко стоял Ричард Конгросян.

— Со мной случилось нечто ужасное! — возопил Конгросян, как только заметил их обоих. — Я больше не в состоянии отстраниться от своего окружения; вы хотя бы представляете себе, каково мне сейчас? Это совершенно невыносимое состояние.

— Он направился к ним навстречу, было явно заметно, как он дрожит всем телом; глаза его были готовы выскочить из орбит от страха, руки его, вся шея и лоб покрылись обильным потом.

— Вы в состоянии это понять?

— Подождите, — явно нервничая, сказал ему Пэмброук.

Николь снова заметила тик, перекосивший его лицо. Повернувшись к ней, Пэмброук произнес:

— Первейшее, что мне нужно — это чтобы вы предварительно прочли тот текст, что я вам дал. Начинайте прямо сейчас.

— Он снова посмотрел на часы.

— Телевизионщикам следовало бы уже быть здесь и заканчивать подготовку своей аппаратуры.

— Это я отослал их, — пояснил Конгросян, перехватив его недоуменный взгляд. — От их присутствия мне стало совсем худо. Взгляните–ка — видите вот этот стол? Так вот, я теперь — часть его! Смотрите внимательно, и я докажу вам свою правоту.

— Конгросян вперился взглядом в стол, беззвучно зашевелились его губы. И, ваза с белыми розами стоящая на столе, поднялась и двинулась прямо по воздуху к Конгросяну. Ваза, прямо у них на газах, прошла в грудь Конгросяна и исчезла.

— Я впитал ее в себя. Она сейчас — я. А… — он сделал жест в сторону стола, — я — это он!

На том месте, где — Николь ясно это видела — стояла раньше ваза, начала формироваться вроде бы неоткуда какая–то густая масса неопределенного цвета, чрезвычайно сложное переплетение тканей органического происхождения, гладких тонких кроваво–красных трубок. Да ведь это, сообразила вдруг Николь, какие–то внутренности Конгросяна — по всей вероятности, селезенка и кровеносные сосуды, нервные волокна, что поддерживали нормальное ее функционирование. Этот орган, чем бы ни был, продолжал нормально функционировать, о чем свидетельствовала размеренная его пульсация; он был живым и энергично работал, взаимодействуя с остальным организмом. Как это все сложно отметила про себя она про себя; она никак не могла отвести взгляд от стола, и даже Уайлдер Пэмброук, как завороженный, глядел на туда же.

— Меня всего вывернуло наизнанку! — вопил Конгросян. — Если так будет продолжаться, мне придется поглотить в себя всю Вселенную, а единственное, что останется вне меня, — это мои собственные внутренности. После чего, вероятнее всего, я погибну!