Герман Геринг. Второй человек Третьего рейха - Франсуа Керсоди

Геринг: Что касается лично меня, то это было моим твердым решением.

Джексон: А придя к власти, вы немедленно уничтожили парламентарное правительство в Германии?

Геринг: Оно больше не было нам нужно. […]

Джексон: Вы установили “принцип одного вождя”, который вы же сами характеризовали как систему, в которой власть принадлежит только верхушке, нисходит вниз и навязана народу, не так ли?

Геринг: Чтобы избежать недоразумений, я хотел бы еще раз коротко пояснить, какой мне представляется эта концепция…»

Это задало тон допросу. И он стал больше походить на лекцию по конституционному праву, которую профессор (Геринг) читал весьма посредственному студенту (Джексону), чем на допрос человека, обвиняемого в очень многих преступлениях. На самом же деле было совершенно непонятно, куда Джексон клонил, тем более что он постоянно задавал вопросы, на которые подсудимый уже отвечал. И поэтому Геринг даже позволил себе некую ироничность, постепенно беря верх над своим обвинителем.

«Джексон: Могу лишь повторить свой вопрос. […] Возникала ли у вас в какой-нибудь момент мысль о необходимости нападения Германии на Советский Союз?[709]

Геринг: Лично я считал, что опасность еще не выросла до такой степени, следовательно, нападение, возможно, еще не было необходимым. Но это было мое личное мнение.

Джексон: Вы в то время были вторым номером в Германии?

Геринг: Это не имеет ничего общего с тем, что я был вторым номером. Существовали два различных взгляда в области стратегии: фюрер, который был первым номером, видел опасность, а я, в качестве второго номера, если вам угодно так выражаться, хотел вести другую стратегию. Если бы мог всякий раз навязывать свое решение, я, возможно, стал бы первым номером. Но поскольку первый номер имел другое мнение, а я был всего лишь вторым номером, его мнение, естественно, брало верх…

Джексон: Однако, руководствуясь “принципом одного вождя”, если я правильно понял, вы не могли никоим образом предупредить немецкий народ, оказать какое-нибудь давление на Гитлера или даже подать в отставку […]?

Геринг: Вы задали сразу несколько вопросов. Я хотел бы ответить на первый…

Джексон: Если хотите, можете отвечать отдельно на каждый вопрос.

Геринг: Полагаю, что первый вопрос подразумевал следующее: мог ли я воспользоваться случаем для того, чтобы предупредить немецкий народ об этой опасности? Такой возможности у меня не было. Мы находились в состоянии войны, а подобное расхождение во мнениях касательно стратегии не могло быть предано огласке во время конфликта. Полагаю, что подобного в истории никогда не случалось. Что касается возможности моей отставки, даже не буду распространяться по этому поводу, потому что шла война, и я как офицер, солдат не имел права задавать себе вопрос о моем согласии или несогласии. Я должен был служить своей стране. Наконец, я не из тех людей, кто может покинуть того, кому однажды присягнул на верность, под тем предлогом, что его мнение не совпадает с моим. […] Я никогда не рассматривал возможность оставить фюрера».

Потом обвинитель стал расспрашивать Геринга о его отношениях с Шахтом, о четырехлетнем плане, о перевооружении армии, о гестапо, об СС, о «Ночи длинных ножей», о покушении 20 июля, об аннексии Австрии и Судетской области. Но все вопросы казались беспорядочными и сложными, к тому же их требовалось переводить на три языка. В предъявленных документах оказалось много ошибок из-за плохого перевода. Джексон не понимал ни слова по-немецки[710], Геринг отвечал на вопросы тоном проповедника, и никто по-прежнему не понимал, чего все-таки хочет добиться судья Джексон. В тех же редких случаях, когда пытался проявить настойчивость, он формулировал вопросы таким любопытным образом, что подсудимый, который старался расположить к себе любителей посмеяться, получал возможность давать дидактические, снисходительные, иронические или издевательские ответы.

«Джексон: Вас также обвиняли в том, что именно вы устроили поджог рейхстага?

Геринг: Это обвинение выдвинули некоторые иностранные газеты. Оно меня не смутило, потому что противоречило фактам. Мне не имело никакого смысла поджигать рейхстаг. […] Впрочем, я не сожалел, что это здание было сожжено, так как с художественной точки зрения оно не представляло ценности. […] Но я очень сожалею, что вынужден был искать новый зал для заседаний рейхстага. И так как не нашел ничего другого, я должен был использовать здание королевской оперы. Между тем мне всегда казалось, что опера значительно важнее, чем рейхстаг[711]».

Было ясно, что первый допрос подсудимого Геринга представителем обвинения явно заканчивается в пользу защиты, и вечером заместитель британского судьи сэр Норман Биркетт отметил: «Геринг проявил на суде такой ум и находчивость, каких от него никто не ожидал. Он обнаружил обширные познания и полное понимание всех документов, изученных им со всей тщательностью. Он прекрасно разбирался во всех вопросах, быстро понял ситуацию и выступал уверенно, сохраняя самообладание. […] Поэтому он твердо удерживал свои позиции, а обвинение не продвинулось вперед ни на дюйм. Во всяком случае, мы не увидели поражения Геринга, как это ожидалось и предсказывалось». Англосаксонская пресса высказалась более категорично. «Геринг положил Джексона на лопатки», – заявила газета «Нью-Йорк пост». «Победил нацист!» – заключила «Дейли экспресс»… Именно этого с самого начала процесса и опасались британские и французские обвинители: суд грозил вылиться в форум пропагандистов нацизма…[712]

Заседание следующего дня обещало стать для обвиняемого Геринга еще более удачным, потому что утром 19 марта свидетелем защиты должен был выступить Биргер Далерус. Шведский предприниматель написал о своих вояжах в 1939 году книгу под названием «Последняя попытка», а доктор Штамер решил воспользоваться текстом и свидетельствами его автора для того, чтобы рассказать суду про все усилия Геринга, направленные на то, чтобы избежать войны. Спокойно и с достоинством отвечая на вопросы адвоката, Далерус обстоятельно рассказал о своих челночных поездках между Лондоном и Берлином со всеми нам уже известными подробностями. И даже сказал: «У меня сложилось впечатление, что Геринг был членом немецкого правительства, наиболее расположенным трудиться в пользу мира».