Эпоха надзорного капитализма. Битва за человеческое будущее на новых рубежах власти - Шошана Зубофф

Надзорный капитализм стал доминировать в те годы, когда Пентленд отстаивал свой «Новый курс», и в то же время эта система извлекала выгоду из его теоретических и коммерческих инноваций. В те же самые годы, как мы видели, жертвой надзорной парадигмы пали «аффективные вычисления» Пикард. Тем не менее профессор Пентленд полон оптимизма относительно способности рыночных сил оттеснить в сторону надзорный капитализм, несмотря на накопленную последним концентрацию знания, прав и власти, его односторонний контроль над теневым текстом и его доминирующее положение в разделении общественного знания.

Власть, политика и право не входят в это уравнение – видимо, потому, что в рамках формирующегося здесь социального видения они уже устарели.

В том, что капитализм формирует общественные отношения, нет ничего удивительного. Столетие назад именно новые средства массового производства и сформировали массовое общество по своему образу и подобию. Сегодня новую модель нашего будущего предлагает надзорный капитализм – машинный улей, в котором наша свобода утрачена в пользу совершенного знания, применяемого для получения прибыли другими. Это ползучая социальная революция, трудноразличимая в тумане утопической риторики и высокоскоростного прикладного утопизма, вызванных к жизни ведущими надзорными капиталистами и многочисленными сообществами практиков – от разработчиков до специалистов по данным – которые обеспечивают и поддерживают доминирование проекта коммерческого надзора.

Надзорные капиталисты усердно трудятся над тем, чтобы замаскировать свою цель, осваивая способы применения инструментарной власти для формирования нашего поведения, ускользающие от нашего внимания. Поэтому Google и скрывает операции, которые превращают нас в объекты его поиска, а Facebook отвлекает наше внимание от того факта, что так ценимые нами социальные связи необходимы для получения прибыли и власти, вытекающих из повсеместности его сети и тотальности его знания.

Экспериментальная работа и теоретический анализ Пентленда играют важную политическую и социальную роль в преодолении этого тумана. Они намечают тактические и концептуальные ходы инструментарного общества, ставящие средства модификации поведения в основу этой социальной системы, построенной на научном и техническом контроле над коллективным поведением и управляемой классом специалистов. В Китае государство, похоже, вознамерилось присвоить себе этот комплекс, но на Западе он в значительной степени принадлежит надзорному капиталу и управляется им.

Инструментарное общество несет с собой окончательную институционализацию патологического разделения знания. Кто знает? Кто принимает решения? Кто определяет, кому принимать решения? Сравнение с Китаем полезно и здесь. Аномальное разделение знания характерно как для Китая, так и для Запада. В Китае государство соперничает за контроль со своими надзорными капиталистами. В США и Европе государство работает с надзорными капиталистами и через них для достижения своих целей. Именно частные компании сумели преодолеть отвесный подъем и получить контроль над высотой. Они расположились на вершине разделения знания, накопив беспрецедентное и исключительное богатство, информацию и опыт, основанные на изъятии нашего поведения. Они готовы осуществить свои мечты. Даже Скиннер не мог и мечтать о таком положении дел.

Социальные принципы инструментаристского третьего модерна представляют собой резкий разрыв с наследием и идеалами либерального порядка. Инструментарное общество – это королевство кривых зеркал, в котором все, что нам дорого, перевернуто с ног на голову и вывернуто наизнанку. Пентленд только удваивает нелиберальность поведенческой экономики. В его руках эта идеология человеческой слабости становится не просто поводом для презрения, но и оправданием смерти индивидуальности. Самоопределение и автономное моральное суждение, обычно рассматриваемые как оплот цивилизации, превращаются в угрозу коллективному благополучию. Социальное давление, хорошо известное психологам как опасный источник послушания и конформизма, превозносится в качестве наивысшего блага и средства для устранения непредсказуемого влияния со стороны автономного мышления и морального суждения.

Эти новые архитектуры пользуются нашим стремлением к общности для эксплуатации и в конечном счете удушения того субъективного внутреннего мира, который является источником личной автономии и морального суждения, высказывания от первого лица, воли к воле и ощущения неотъемлемого права на жизнь в будущем времени. Наша отзывчивость к другим должна быть чем-то украшающим жизнь, но этот третий модерн усиливает наш взаимный резонанс до такой степени интенсивности, которая становится мучительной. В окружении тотального инструментария мы не столько резонируем в ответ на присутствие друг друга, сколько захлебываемся от его неустранимости.

Инструментаризм переосмысливает общество как улей, который нужно контролировать и подстраивать для достижения гарантированных результатов, но это ничего не говорит нам о живом опыте его членов. Каковы последствия жизни в этом улье, где надзорные капиталисты, конструкторы и настройщики, навязывающие свои инструменты и методы, воспринимают тебя как «другого»? Как и когда каждый из нас становится просто организмом среди организмов, как для себя, так и друг для друга, и с каким результатом? Ответы на эти вопросы – не только догадки. Для начала мы можем спросить об этом у наших детей. Сами того не осознавая, мы отправили наименее сформировавшихся и наиболее уязвимых из нас, чтобы они разведали улей и начали заселять его пустыню. Теперь вести от них начинают просачиваться сквозь границу.

«Мне было так одиноко… я плохо спала, потому что не могла общаться и делиться с другими», – вспоминает китаянка. «Пустота, – жаловался аргентинский мальчик. – От пустоты нет спасения». Подросток из Уганды бормотал: «Мне казалось, что со мной что-то не так», а студент-американец хныкал: «Я впал в состояние полной паники». Это лишь часть жалоб, высказанных тысячей студентов – участников международного исследования использования средств коммуникации, охватившего десять стран и пять континентов. Их попросили воздержаться от всех цифровых средств связи всего лишь на двадцать четыре часа, и это породило такой зубовный скрежет и стон отчаяния по всей планете, что он встревожил даже самих руководителей исследования[1136]. Увенчивая коллективный вопль души, студент словацкого университета размышлял: «Может быть, это не здоро́во, что я не могу существовать, не зная, что люди говорят и чувствуют, где они находятся и что происходит».