Севастополист - Георгий Панкратов

увидел под самым стеклом водителя то, что заставило об этом вмиг забыть.

Это была моя лампа!

Нет, не она сама – такого не могло случиться, – но ее довольно четкое, похожее один в один изображение. Она украшала троллейбус, почему-то вписанная в полукруг: все та же скала, длинный столб и даже орел наверху, как в моем том пока не разгаданном сне.

Я по привычке, въевшейся в подкорки мозга, схватился за правый бок и ощутил прилив испуга: к бедру больше не прилегал чехол. И только когда троллейбус, остановившись, распахнул передо мною двери, я выдохнул, вспомнив, что не только что родился на свет, что до того, как я здесь очутился, была еще целая жизнь! Что я зажег свою лампу, дал ей жизнь и больше не должен оберегать ее…

– Это к Полоземову, я думаю. Полоземов знает такое, во что не каждый поверит.

Из троллейбуса вылезли, едва не толкнув меня, трое странно одетых в клетчатые брюки и пиджаки парней с усами и бородами, в темных квадратных очках. В последний раз я мог бы встретить таких на Притязании – но даже там не встречал. Они шумно переговаривались, не обращая внимания на окружающих.

– А вообще, вся эта история – выдумка.

– Скучно жить на свете, господа!

Вдоль отъезжавшего троллейбуса мимо меня прошли две женщины, ритмично стуча каблучками по залитому солнцем асфальту. Ближе к пожившим, определил я на взгляд.

– Они все врут в своих рассказах, – говорила одна другой. – Любовь нельзя завербовать. Любовь сама вербует.

Я вздрогнул. Город просыпался, и людей вокруг – на улицах, на площади – становилось все больше, и бесконечным потоком врывались в сознание их голоса, звучавшие на все возможные лады; давно не доводилось слышать столько голосов! А я все стоял, так и не придумав, что делать дальше.

Но этот неизвестный новый мир придумал сам. Во все глаза рассматривая площадь и людей, я увидел, как разворачивается небольшая машина, похожая на троллейбус, только уменьшенный, да еще и зачем-то лишенный «рогов». Но не он меня так поразил, а надпись на трафарете прямо над головою водителя – крепкого загорелого человека в майке с синими полосами.

Там было написано: «ФЕОДОСИЯ».

– Стой, – закричал я. – Стой! – Меня перемкнуло, и, не соображая ничего, я выбежал на середину площади, сигнализируя водителю руками: остановись! Машины возмущенно загудели, а автобус уже заворачивал за угол.

Я бросился было его догонять, но понял: это бесполезно. Поплелся к остановке, не обращая внимания на гудки, и озадаченно думал, что это вообще могло быть?

– Стой, парень, – окликнули меня. – Тебе чего, так нужна Феодосия?!

Голос был бодрым и даже слегка насмешливым, но не грубым.

– Феодосия, – повторил я и посмотрел на этого человека. Он был высоким, с продолговатым лицом, одетым в черные выглаженные брюки и рубашку кремового цвета. На руке его был блестящий золотистый круглый предмет со стрелками и цифрами под стеклом, а на голове – большая фуражка, которую я никогда не видел, но моментально узнал. Это было в том сне! Она из того сна, оттуда! Точно такая же, с ремешком и черным козырьком, поблескивавшим на солнце.

– Так тебе нужно до автовокзала, а там уже… Хоть Феодосия, хоть Инкерман – что захочешь.

– Инкермана больше нет, – встрял в разговор женский голос. Это была пережившая полная женщина в толстых очках, она сидела на остановке с пакетом и палкой, чтобы опираться при ходьбе. – Туда теперь троллейбус ходит.

Я ничего не понял из этих слов: зачем она упомянула Инкермана? И куда «ходит троллейбус»? Но почему-то произнес совсем не то, что подумал.

– «Восьмерка»? – спросил я с непонятной надеждой в голосе.

– «Восьмерка»?! – то ли возмутилась, то ли рассмеялась женщина. – Да кто ж ее видел, «восьмерку»-то! Где-то она ходит по окраинам, наверное, да и то – раз в день. Здесь ты ее не жди! «Восьмерка» – гиблый номер!

– Женщина, а вас кто просил встревать? – твердо сказал мужчина в кремовой рубашке и фуражке, и лицо говорившей вмиг приобрело серьезный вид. – Инкерман, «восьмерка» какая-то… Пареньку нужна Феодосия! Да ведь, тебе Феодосия нужна?

– Да, – кивнул я.

– Ну, вот и дело с концом, – не выдержала женщина. – Вон, дорогу перейдешь – и там чуть-чуть идти по прямой, видишь? Во-он туда! – Она подняла палку и показала мне направление. – Там пять шагов, и сядешь на любой, который поворачивает. Ты так, сынок, водителю-то и скажи: вы повернете? Если да – садись.

– Да чего вы ему голову морочите, – раздался громкий голос человека в фуражке. – Видал, откуда троллейбус приехал? Вот иди по этой дороге, все время прямо – там не заблудишься! Спустишься – да и все! Заодно и город посмотришь! У нас ведь самый красивый город!

Никто на остановке не стал спорить. Из-за угла выруливал новый троллейбус, и люди, завидев его, оживились.

Только человек в кремовой рубашке смотрел на меня своим твердым, уверенным взглядом – он излучал спокойствие, во всем его виде будто читалось: все будет как надо. Все будет правильно. В его глазах отражались солнце, любовь и жизнь.

– Спасибо, – сказал я ему и зачем-то повторил еще раз: может быть, на первый вышло не слишком искренне? – Спасибо!

Он козырнул и широко улыбнулся. «Интересные у них здесь традиции, – подумал я. – Надо бы изучить».

– Бывай, – сказал он на прощание. – Удачи!

И, уходя, я в последний раз бросил взгляд на его головной убор, казавшийся мне таким странным. К фуражке крепилась конструкция из тусклого металла – то ли пятиконечник, то ли знак отличия, то ли какой-то иной символ, который я не успел рассмотреть. Но уверен, что не раз еще увижу и таких людей, и такие фуражки, и такие значки на фуражках. Я хочу разгадать, зачем был тот сон, что он значил для меня и моей жизни – новой жизни. И разгадаю, конечно.

«Как это все странно, – думал я, шагая вдоль обрыва и глядя на город, море и корабли. – И почему Крым сказал, что здесь живут боги? Пока что я видел только обычных людей».

Но ни к чему отчаиваться. Я только в начале пути, за окном мелькает дорога, и едет из последних своих сил тесная и душная машина. Возможно, я еще их встречу.

Потому что сумею. И захочу.