Точка опоры - Афанасий Лазаревич Коптелов

Есть Луначарский, отличный стилист, на редкость одаренный человек. Есть Воровский, знаток литературы. Есть полемист Ольминский. Будут рабочие корреспонденты. На пяток литераторов, скажем, пятьдесят нелитераторов. Для начала пятьдесят хотя бы, а потом желательно больше… Бонч у нас умелый организатор, поможет собрать всех литераторов, приверженцев большевизма.

Деньги?.. Меньшевики бесстыдно присвоили партийную кассу. Но мы добудем денег. Создадим свою кассу при… При редакции будущей газеты? Нет, этого будет мало. Мартов с Троцким да Аксельродом сколотили, пока тайную, организацию меньшинства. Рвут партию на части. Травят. Но погубить ее не удастся. Не позволим. В России рабочие за нас. И мы создадим…

Надежда повернулась на другой бок.

Проснется?.. Владимир Ильич приглушил дыхание… Нет, дышит глубоко. Спит.

А мы создадим Бюро комитетов большинства. При нем — кассу. И непременно экспедицию по доставке нашей, большевистской литературы. Вот первостепенные и первоочередные задачи!.. Походим по горам еще недельку или две. Нив коем случае не больше. Ведь наступит уже август. После перевала спустимся к Тунскому озеру, где в девяносто седьмом отдыхала мамочка с Маняшей. Быть может, дойдем до Люцерна. Окончательно отдохнем, наберемся сил. Потом телеграммой вызовем в Лозанну Лепешинского и Бонча. Они же обещали приехать. Договоримся о совещании большевиков, которые тут, в Швейцарии… Принялся пересчитывать. Десятка два наберется. Не меньше. Конечно, в величайшей тайне, чтобы ни единого слова не просочилось к меньшевикам, чтобы не помешали. И лучше не в самой Женеве, а где-нибудь поблизости. Напишу проект Обращения к партии. От нашего совещания. Практический выход из тяжелого кризиса, порожденного меньшевиками, — созыв Третьего съезда. Чем скорее, тем лучше. У партии достаточно здоровых сил, чтобы снова стать достойной российского пролетариата.

В хижине постепенно рассеивалась темнота. Сквозь окно просачивался и падал на пол брезжущий сноп слабого света. Не разбудил бы Надюшу… Нет, ее щека все еще в полумраке, сгустившемся в углу.

Какое счастье, что мы всюду вместе. И понимаем друг друга не только с полуслова — с полувздоха. В малом и большом. Во всем. Она — моя радость на всю жизнь.

Владимир Ильич бесшумно опустил ноги на землю; не надевая ботинок, в одних носках, тихо вышел из хижины. Благо, не скрипнула дверь.

И остановился, восхищенный необычным зрелищем: внизу, в долинах и ущельях, еще держалась фиолетовая темнота, а восточные склоны снежных гор пылали под лучами скрытого ближними вершинами солнца, будто там были разведены громадные костры. Надюша должна видеть эту неповторимую картину.

Распахнул дверь. Жена уже успела открыть глаза. Тронул ее плечо:

— Извини… Но нельзя не полюбоваться…

Вокруг хижины стало светлее, за поляной прорисовались мохнатые ели. Костры на дальних горах стали постепенно угасать, зато по всему западному склону неба раскинулся павлиний хвост зари.

— Прелесть! — хлопнула руками Надежда, взглянула на восток. — А солнышка еще нет… Хорошо, что ты проснулся рано… И, знаешь, нам надо откуда-то, с перевала, что ли, посмотреть на восход солнца. Это же, может быть, раз в жизни…

— Непременно полюбуемся.

— Я нынче погрузилась в сон, словно камушек в воду. А ты как спал?

— Отлично! Такой ночи не было за все наше путешествие!

Во время завтрака Владимир рассказал обо всем, что передумал перед рассветом.

— Воло-одя! Ты опять… — укоризненно напомнила Надежда. И мило улыбнулась. — Неисправимый.

— Помню, помню, дорогая, — ответил улыбкой Владимир. — Вот теперь-то, когда все сложилось в голове, можно действительно ни о чем не думать.

— Свежо предание…

— Ты не волнуйся. Я выспался. И совершенно спокоен. Голова ясная, как сегодняшнее утро.

3

Лес остался позади. По крутому склону расстелились, словно коврики, мелкие кустарники с листочками не больше ногтя на мизинце. Между ними серебристыми нитями струились ручейки от сияющих под солнцем зернистых сугробов. Густой щетинкой пробивалась травка. Холодное царство эдельвейсов!

Владимир отбежал в сторону от тропы. Надежда беспокойно окликнула его:

— Володя, куда же ты?..

— Я недалеко… Одну минуту…

Найти бы цветок для Надюши. Хотя бы один-единствен-ный. Говорят, встречаются редко. А тут, по соседству с большой дорогой, едва ли удастся. Но ведь выпадает же людям счастье…

— Володя, осторожнее там на скользких камнях…

Из-за аспидной скалистой вершины с белыми прожилками снега, ограждавшей перевал с востока, выглянуло солнышко, как бы теплым, мягким крылом погладило склон. И тотчас же на сухом пригорке выскочил из норы сурок, встал столбиком, огляделся и прозвенел сквозь оскаленные резцы:

— Квик!.. Квик!..

Выскочил его сосед и радостно отозвался:

— Квик!..

— Надюша, посмотри! — крикнул Владимир. — Вон куда забрались забавные зверьки! Здороваются с солнцем!

— Может, тебя спрашивают: кто такой, откуда?

Сурки погладили лапками мордочки, как бы умываясь, и спокойно — их никто здесь не тронет! — побежали грызть стебельки сочной травки.

А эдельвейсы?.. Нет ни одного. Вероятно, еще рано для них. Не успели вырасти. Расцветут, быть может, только к концу августа. А они, Ульяновы, к тому времени уже вернутся на берега Женевского озера — совещание большевиков нельзя откладывать на осень. И надо готовиться к выпуску газеты.

Лавируя между кустов и камней, Владимир спустился к тропе, развел руками:

— Не посчастливилось… А так хотелось, чтобы ты засушила эдельвейс в томике Бедекера. На память!

— Не огорчайся, Володя. Как-нибудь в другой раз…

— Другого раза, пожалуй, не будет. Сама знаешь…

Да, она знает — революционное движение идет на подъем, терпению российских рабочих приходит конец, а за ними поднимется и деревенская беднота, и перед эмигрантами откроется путь-дорога домой. В Питер. Скорее бы! Третий съезд даст план действий…

Надежда забыла об уговоре не тревожить душу думами о политике. Но Владимир прервал ее короткое раздумье:

— Ну что же, вперед? Если ты не устала.

— Отдохнем там, — Надежда вскинула глаза к перевалу, — на верху хребта.

И они, поправив лямки рюкзаков и постукивая остриями альпенштоков, пошли к дороге.

Вот и перевал. С него, пробуждая новый восторг, открылось еще невиданное. На севере все долины и ущелья забиты облаками, словно свежим снегом, ослепительно сияющим под лучами солнца. На востоке и западе совсем близко стояли каменные стражи перевала. А в стороне от них облака были проколоты ледяными клыками высочайших вершин Европы. Особенно много их было на востоке. И гора перед горой будто хвалилась высотой и неповторимой яркостью красок. Вон сияет золотом как бы острие кинжала, устремленного в синее небо. А затененная сторона выглядит матовой чернью с тусклыми узорами серебра. Вон малиновый склон. Вон лиловый…

Припоминая страницы Бедекера, Ульяновы пытались угадать названия вершин. Ближняя к ним из самых высоких, надо думать, Алечгорн, а та, что подальше и левее первой, по всей вероятности, знаменитая Юнгфрау. Самая стройная. Где-то в Оберланде