Сказки времен Империи - Александр Житинский

— Йес, — сказал Стебликов.

Он принял из рук старушки стаканчик с водкой и выпил одним глотком.

— Сенк ю, — сказал он с достоинством.

Это привело старушку в восторг, она залопотала что-то, улыбаясь, остальные ее поддержали. Стебликов ничего не понимал. Подумав, он спросил:

— Как вам нравится в Советском Союзе?

Старушки в свою очередь тоже не поняли.

— Хау ду ю… — начал переводить себя Стебликов, но понял, что не готов к этому.

Спас его Эрик, который примчался с бутылкой шампанского и со стариком, умевшим говорить по-русски. Стебликов был введен в купе и посажен в ногах одной из старушек. В дверях сгрудились любопытствующие, которые все прибывали.

С помощью старика удалось выяснить, что Алекс — «рашен инженир» и что ему нравятся Чайковский, Мусоргский и Бородин. Американцы тоже против них ничего не имели. Далее последовали Шаляпин, Толстой и Достоевский. Разговор принял нежелательный для Стебликова культурологический оттенок. Стремясь показать хозяевам, что американцы тоже чего-нибудь стоят, Стебликов назвал Хемингуэя, Фолкнера и Стравинского, но потом с опозданием вспомнил, что последний — русский. Однако американцы этого не заметили и долго, смакуя, выговаривали «йес».

Старик-переводчик понял, что он не нужен, ибо разговор состоял из фамилий, и незаметно удалился. На его месте напротив Стебликова оказался Эрик. Он хлопнул пробкой шампанского, и к нему со всех сторон потянулись руки с бумажными стаканчиками.

«Хорошие люди…» — растроганно подумал Стебликов, окуная нос в пену. Ему захотелось сделать американцам приятное, отплатить за гостеприимство, показать широту души. Он поднял указательный палец, требуя внимания.

Американцы притихли.

— Нау, — сказал Стебликов, с удивлением обнаруживая, что его английский лексикон заметно расширился, — рашен сонгс!

— О-о, рашен сонгс! Рашен сонгс! — зашелестели американцы.

Стебликов набрал в грудь воздуху и запел тихо, проникновенно, охваченный глубоким чувством:

По диким степям Забайкалья,

Где золото роют в горах,

Бродяга, судьбу проклиная,

Тащился с сумой на плечах…

Почему-то он решил начать с этой песни, но когда завел второй куплет, то обнаружил, что не совсем помнит слова. То ли он редко пел последнее время, то ли губительно сказывался алкоголь, но некоторые эпитеты выпадали напрочь. Приближаясь к третьей строке, Стебликов вдруг нашел выход из положения. Именно, он подумал, что в отсутствие старика переводчика среди слушателей нет человека, способного понять язык песни, а следовательно, ничего не будет худого, если он вставит в текст неканонические слова.

Второй куплет получился таким:

Бежал из тюрьмы снежной ночью,

В тюрьме он за правду стоял.

Приходит и видит воочью:

Пред ним расплескался Байкал!

Это развеселило Стебликова, и третий куплет он выдал нарочито усложненный, с претензией на сюрреализм:

Бродяга к Байкалу подходит,

Чугунную шхуну берет

И долго по озеру бродит,

Печальное что-то орет…

Американцы внимали проникновенно, покоряясь чувству, заключенному в распеве, да и сам Стебликов, несмотря на странный текст, был взволнован песней, так что у него даже между ресницами накопилась слеза. Он удивлялся тому, с какой легкостью возникали новые слова, ложащиеся в размер, его несло, и он закончил песню совсем не в том сюжете, в каком начал.

Американцы бешено зааплодировали. Стебликов был поощрен еще одним стаканчиком шампанского.

Далее последовали «Степь да степь кругом», «Черный ворон», «Выхожу один я на дорогу», а закончил Стебликов своей коронной, исполнив «Ой да не вечер, да не вечер…». Давно он так хорошо не пел. Мысль о том, что он способствует сближению народов и поет от имени нации, возвысила его чувства. Стебликов самозабвенно прикрыл глаза, и слезы скатились по щекам, подчеркивая искренность момента. Американцы уважительно смотрели на плачущего Стебликова, выводящего «мне малым-мало спалось». А он, открыв наконец глаза и оглядев сквозь влагу печальные лица американцев, предложил вдруг с истинной щедростью:

— А теперь давайте вашу…

И затянул, с удалью посматривая на американцев и дирижируя бумажным стаканчиком: «Глори, глори аллилуйя…»

Американцы подхватили дружно и серьезно. Старушка за спиной Стебликова зашевелилась, приподнялась. Стебликов, скосив глаза, увидел ее тонкую жилистую шею, трепещущую в напряжении звука. «Ах, как хорошо…» — размягченно подумал он и первый зааплодировал американцам.

Его тискали, хлопали по плечу, восклицали «Алекс!» В стаканчик на сей раз было налито что-то покрепче шампанского.

Алекс расслабленно откинулся спиною на стенку, отвечая на приветствия.

Неугомонный Эрик вдруг вскочил и обратился к обществу с короткой и пламенной речью. Все засмеялись, загалдели, зашевелились… В коридоре рядом с купе стояла уже толпа человек в двадцать. Стебликова подхватили под руки и вывели в коридор, стремясь ему что-то втолковать. Он не понимал, но шел покорно, как герой дня, заслуживший небольшой отдых.

Почему-то он подумал, что американцы ведут укладывать его спать.

Однако это было не так. Стебликова привели в соседний вагон, причем основная часть слушателей последовала за ним. Там уже почти все спали, но Эрик нашел купе, где горел свет, и, введя туда Стебликова, представил его местному обществу, состоящему из трех молоденьких девушек и пожилого джентльмена. Стебликов уловил знакомые уже слова: «Алекс», «инженир» и «рашен сонгс». Сопровождавшие Стебликова люди разошлись по вагону, приглашая бодрствующих на концерт.

Стебликова усадили рядом с пожилым джентльменом и вложили в руку стаканчик. Он понял, что надо петь.

На этот раз прежнего воодушевления не было, все чувства израсходовались в предыдущем вагоне, но Стебликов заставил себя собраться и снова начал импровизировать на русские темы, постепенно распеваясь и обретая силу. До слезы дойти не удалось, но голос звонко дрожал на верхах, так что слушатели были довольны. Бумажный стаканчик в руке Стебликова нагрелся и потерял форму, но это не мешало американцам аккуратно наполнять его после каждой песни. Стебликов уже потерял счет выпитому.

В разгар концерта среди слушателей, стоявших в коридоре, появились две новые женщины — одна высокая, с черными завитыми волосами, другая — маленькая блондинка в больших зеленоватых круглых очках, что делало ее похожей на лягушонка. Обе были активны и сразу пробились в первый ряд, глядя на Стебликова с нескрываемым изумлением. Их приход взбодрил певца, и он закончил концерт достойно.

— Устал, ребята… — сказал Стебликов, вытирая пот.

Поезд несся в ночи, приближаясь к Калинину. Где-то неподалеку спали генералы и Райкин, лишь Стебликову приходилось отдуваться за всю страну, развлекая путешествующих американцев. Он почувствовал горечь, смешанную с гордостью.