Стивен Кинг - Вадим Эрлихман

Осенью 1994-го настал роковой момент — Кинг кончился. Все мало-мальски значимое было издано или запущено в производство. Серию начали пополнять менее известными авторами типа Страуба, Маккамона, британского халтурщика Денниса Уитли и небезынтересного канадца Майкла Слейда.

От всех них я урвал по книжке-другой, но оплачивалось это хуже Кинга, и между заказами появились большие перерывы — другие переводчики тоже требовали свое. Пометавшись, я устроился в артель книгонош, которую сколотил на станции Яуза мой бывший соученик Аеша Красильников. Это был почти такой же, как в «Кэдмене», подвал, под завязку загруженный книгами. Каждое утро там затоваривались три десятка «реализаторов» (звучит прямо как «регуляторы» у Кинга), которые затем с громадными рюкзаками разбегались по электричкам. Вваливаясь в вагон, они хрипло рекламировали свой товар — детективы, сборники анекдотов и пособия для дачников. Мне отдали Курское направление. Пара конфликтов с милицией и мелкими бандитами разрешилась мирно — у Леши или его «крыши» везде были свои люди, — и постепенно я втянулся в работу.

Раннее утро. Переполненная электричка «Москва— Подольск», пахнущая потом и семечками. Голосят продавцы газет, мороженого, шоколадок, китайской чудо-техники. И я тут как тут со своим набитым рюкзаком и самодельной речевкой: «Кинга знают все вокруг, Кинг — он наш ужасный друг!» Кинга действительно все знали и раскупали стремительно. Особенно, когда узнавали, что имеют дело с переводчиком. Пару раз просили автограф, и я расписывался Stephen King, ощущая в те минуты свое глубинное родство с работником бангорской прачечной. Неплохо расходился и Баркер благодаря мироновским страшным рожам на обложке. Я наладил взаимовыгодную поставку книг «Кэдмена» на Лешин склад и получал с этого свои скромные проценты. Ощущая себя благодетелем, втянул в этот бизнес нескольких друзей. Однако к весне мне надоело таскаться по грязным электричкам и выкрикивать всякую чушь. Захотелось солидности — я подал документы в аспирантуру и начал штудировать латынь, чтобы перевести наконец первого английского историка Беду Достопочтенного (такая у меня была странная мечта). К тому же назрела женитьба, и комнатку в Текстильщиках требовалось срочно очистить от книжных штабелей.

К тому времени в «Кэдмене» случились печальные перемены. Во время одной из поездок Арсений на своем джипе на полной скорости впечатался в грузовик. После похорон основателя издательство пошло вразнос. Кто мог, тащили из него деньги, кто не мог — книги. Влюбленный Леня никак не контролировал этот процесс. Примерно год работа шла по инерции — продолжали издавать Баркера и Страуба, появилась и пара новых романов Кинга вроде «Бессонницы» и «Мареновой Розы». К началу 1997-го «Кэдмен» окончательно сдулся, и скопившиеся на складе книги начали распродаваться по бросовым ценам — мелкие их партии можно до сих пор отыскать на том же рынке «Олимпийский». Весной издательство прекратило работу, так и не выпустив последние мои переводы — «Эвервилл » Баркера и «Горящий Эдем » Дэна Симмонса (этот позже вышел в ACT). Тогда же я получил последний заказ, причем очень странный — мне предложили отыскать человека, взявшегося переводить сборник рассказов Страуба «Дома без дверей » и пропавшего вместе с ним. С помощью друга, владевшего пиратской адресной базой, я отыскал беглеца и перевел изъятую у него книжку — впрочем, вялую и неинтересную. На прощание Леня подарил мне неплохой компьютер, а себе купил мини-квартирку в хрущобе на Коломенской — когда-то гуманное советское государство строило такие специально для сумасшедших.

Тем временем в гавань кингоиздания вплыл на всех парах лайнер издательства ACT, безжалостно расшвыряв суденышки мелких фирм. Третье по величине российское издательство, стремясь стать первым, взялось за амбициозный проект — полное собрание сочинений Кинга. Оно выходит до сих пор вполне по-американски — в дешевых покетах и одновременно в более дорогом, но вполне доступном «твердом» варианте. ACT не только скупил у разорившихся издателей вроде Тохтамышева их переводы, но и начал заказывать новые — плодовитый Кинг за это время написал еще несколько романов. Призвали и меня, и я храбро взялся за дело по кэдменовской методе, быстро накатав нечто динамичное, но весьма приблизительно похожее на исходный текст. Оказалось, однако, что в книгоиздании наступили новые времена — мне с моим переводом указали на дверь. Ну и ладно. Со мной остались три удивительных года, когда отечественные ужасы за окном причудливо пересекались с импортными ужасами в моей бедной голове. Что, быть может, не позволило ей закружиться окончательным и роковым образом.

Иногда я вспоминаю наш склад на Электрозаводской, откуда в сентябре 1997 года хмурые работники выволокли последние книжные пачки. В скором времени подвал опечатали, боясь террористов. С тех пор он остается пустым и темным, и тишину его нарушает только капель из прохудившихся труб. Или это плачут осиротевшие томминокеры, не знающие дороги в родной Хэйвен?

Летом 1970-го, окончив университет, Стивен Кинг оказался на распутье. Мечта о писательстве оставалась мечтой, а деньги требовались каждый день. К тому же у него уже была семья, хотя юридически это оформилось только через полгода. Все началось предыдущим летом в университетской библиотеке, где Стивен подрабатывал за небольшую сумму. Сдружившись с другими сотрудниками-студентами, он порой ходил с ними на пикники в небольшой дворик за библиотечным корпусом. На одном из таких мероприятий — это было 19 июня — он увидел незнакомую миниатюрную девушку с рыжеватыми волосами и резким голосом. Вначале он принял ее за подружку одного из студентов, Эдди Марша, но оказалось, что она просто любит читать и не чужда поэзии. Ее звали Табита Спрюс, она родилась 24 марта 1949 года и, подобно матери Кинга, принадлежала к одному из старейших семейств Мэна.

Во время первой встречи Стивен отметил, что новая знакомая одета в соблазнительную мини-юбку и ругается, как ткачиха (после работы на фабрике он знал в этом толк). У нее есть своя версия: однажды знакомые показали ей издалека местную знаменитость — редактора колонки «Мусоровоз». «У меня была лохматая черная борода, — вспоминал потом Кинг, — я не стригся два года и был похож на Чарли Мэнсона. Моя будущая жена скрестила руки на груди и сказала донельзя саркастическим тоном: «Ох, кажется, я влюбилась». Подружки прыснули, хотя некоторые из них были ко мне вполне благосклонны».

Скорее всего, на этом бы все и закончилось, если бы потом Стивен и Табби не встретились на поэтическом семинаре в университете. Студенты собирались раз в неделю в кабинете преподавателя литературы Джона Бишопа, читали свои стихи и обсуждали их. Написанные «шедевры» размножались на мимеографе и раздавались всем участникам. Большинство юных поэтов в духе того времени считали, что стихи должны рождаться внезапно, по наитию, и чем они непонятнее — тем лучше. Кинг с его любовью к четкости и вниманием к мелочам думал иначе. Ему было приятно заиметь союзника в лице Табби, которая поразила его своим стихотворением о медведе и блаженном Августине, — кроме вдохновения, в нем присутствовала мысль, спрятанная за кругом символов. В этом «торжественном гимне » Кинг увидел подтверждение собственной мысли: что писатель может «рехнуться и одновременно остаться в здравом уме». Именно это он пытался сделать в своих стихах, откровенно плохих и большей частью уничтоженных автором (уцелели лишь несколько). Творения Табиты оказались более долговечными и через много лет были изданы отдельной книжкой — впрочем, бестселлером она не стала.