Исключая чувства - Диана Ставрогина

— Что тебе за дело? — Дима качнул бокалом в сторону не желавшего усмирять любопытство друга. — Проживешь и без этой информации.

Леха якобы обеспокоенно покачал головой.

— Ты, друг мой Димон, стал подозрительно скрытен. Из офиса вечерами, бывает, бегом бежишь. Бабу, что ли, завел и прячешь? Ту, из кафе, с офиге-е-е-н-ной фигурой, — протянул он в скабрезном восторге и замолчал. Ненадолго, словно додумался до чего-то другого и не столь приятного. — Или ты с Викой опять сошелся и гасишься теперь?

Дима громко хмыкнул.

— Серьезно? Переживаешь, что я вернусь к бывшей?

— Ну так, ты у нас чуть ли не с садика пытаешься новую ячейку общества замутить. Все возможно.

Слабую на самом деле провокацию Дима проигнорировал с загадочным, как у Сфинкса, молчанием. Никогда он о своих женщинах не болтал, и Леха отлично об этом знает, хоть и балаболит с начала недели, как засек его и Лару в кафе неподалеку от офиса.

Они пообедали-то вместе всего пару раз, когда не сговариваясь встретились на пороге одного и того же заведения. Не сидеть же за отдельными столами, только потому что у них все, кроме секса, под запретом? Хотя Лара в первое их столкновение так поступить и порывалась, но это было бы уже совсем странно. Дима не видел ничего плохого в непринужденном общении и всячески его поощрял.

В эти месяцы их установленные встречи временами проходили среди недели: чаще для компенсации пропущенной по разным причинам субботы, но иногда в дополнение к ней, если вдруг выдавался свободный вечер буднего дня. Случалось это, к сожалению, нечасто, но все равно к началу марта Дима и Лара уже вполне изучили друг друга и понимали, чего ожидать. Нащупали естественные границы приемлемого в рамках их договоренности поведения. Проверили на практике, что такая модель взаимоотношений очень сносно себя показывает и ничем им не угрожает.

Прежняя неловкость исчезла. Убедившись, что все идет своим чередом, что от простой приятной беседы никто не спешит вдруг закатывать сцену ревности или мечтать о частном доме в элитном поселке, детях и собаке на заднем дворе, они — особенно, конечно, Лара — перестали трястись над соблюдением границ.

Темп жизни был таким, что продолжать, например, избегать совместных ужинов после работы, если встреча случалась в будний день, было глупо. Да и молчать, ничего не зная друг о друге, — тоже. Они не говорили о личном, но свободно обсуждали рабочие моменты, интересные судебные процессы, новые изменения в законодательстве, книги, фильмы, новости и прочие безопасные для их ситуации явления этого мира. Лара сначала пыталась держаться совсем уж особняком, но объективно признала, что в этом нет смысла. Никому не станет хуже, если они перекинутся парой слов.

Общаться с ней было здорово. Интересная, умная, вдумчивая женщина. Удивительно, что его первое впечатление о ней оказалось до того точным. С ней действительно было легко, и Дима в который раз порадовался, что в январе решил-таки прогуляться до ее кабинета и получил лучшие не-отношения в жизни. Дело ведь не столько в очерченных условиях, сколько в личности Лары. Она цельная, уверенная, рассудочная. И потрясающе страстная. Поэтому с ней подобные отношения работали и не искажались.

На столе звякнул телефон. Дима потянулся за ним, с усмешкой замечая, как Леха активно строит глазки какой-то девушке за угловым столиком.

Лара Гишар: «Привет! Извини, я не смогу в сб. Спишемся на следующей неделе».

Нахмурившись, Дима смотрел на непогасший экран.

Странно, в прошлых сообщениях Лара всегда указывала причину (он первое время удивлялся, но, наверное, она считала нужным продемонстрировать, что не нарушает свои обязательства просто так); даже про критические дни писала спокойно, не став зря смущаться (хотя о чем он, Лара и смущение? П-ф-ф!), про работу тем более говорила прямо и сразу предлагала другой день. А тут так.

Не могло же ей уже наскучить их соглашение?

В пятницу Лара традиционно просидела в офисе допоздна, заканчивая все, что не успела в течение недели. Заодно, пока работа горела в руках, надеялась добраться до той части дел, что в другие времена всегда планировала на субботу. В своей завтрашней продуктивности она сомневалась.

От тишины вокруг немного звенело в ушах. Наверняка в офисе уже не было ни души, даже она сама обычно уходила пораньше и, уже вернувшись в свои чертоги, снова бралась за документы, но этим вечером смена обстановки точно не пошла бы ей на пользу, а напротив, навевала бы мысли, которых Лара избегала с того дня, как был куплен билет на поезд. И последние лет восемь, если не десять. Меньше вспоминаешь — меньше болит. Золотое правило для всех желающих выжить после купания в бочке с дегтем.

Когда Лара была совсем-совсем юной, не вспоминать было слишком тяжело. Все ее беды и вопросы всегда возвращались: днем, едва выдавались свободные от учебы или других занятий полчаса, ночами вместо сна — и так по кругу. Годами. Потом, очень внезапно стало как будто бы легче, и она опрометчиво подумала, что все. Время прошло, забрало переживания, присыпало их песком или чем потяжелее.

Оказалось, сроки давности ни причем. Просто на последнем курсе магистратуры Лара начала действительно много работать. С раннего утра и до глубокой ночи. Вечная усталость обернулась волшебной таблеткой: никаких мыслей, кроме как о выполнении полученных от адвоката-наставника задач, никакого самокопания. Наконец, Лара получила шанс засыпать, едва касаясь любой частью тела кровати — и это было избавлением, пусть и не безграничным.

Конечно, боль возвращалась. И возвращалась со всей накопленной силой, обрушивалась, стоило натолкнуться на внезапный триггер. Любое воспоминание, любой, самый слабый отголосок, связанный с прошлым, бил в цель, но Лара методично заставляла себя принять то, что случилось.

И приняла. И смирилась, что в действительности боль останется навсегда. И научилась ее не замечать. Прекратила жалеть себя и страдать в сослагательном наклонении.

В этом году не замечать тяжелее.

У ее беды через восемь дней двадцатилетие.

Грядет своеобразный юбилей.

Лара еще прежде поняла, что круглые даты личных трагедий всегда как будто шокируют сознание, поэтому их игнорировать не выходит. Они воспринимаются как некий рубеж, как повод для переосмысления произошедшего. Того, что стало с тобой. Того, что стало с твоей когда-то семьей. Очередной неизбежный виток страдания для тех, кто не сумел забыть.

Глубоко-ранящие, выбивающие из колеи кусочки другой жизни, почти чужой — до того давно она была покинута, ничем не привязанная к нынешней Ларе, — разматывались в голове, как бесконечная катушка пленки. И осознание исчезнувшей связи почему-то вызывало панику и давление в груди. Ничего не поделаешь, память — главный источник сожалений.

Рубеж он и есть рубеж. Нужно просто его перейти.

Домой Лара засобиралась только после десяти. Добравшись до холла, она напоследок бросила взгляд вдаль коридора: в одиннадцатом часу тусклый свет лился лишь из-под одной двери. Руководитель их отдела не торопился домой. Впрочем, как обычно.