Вредители - Александр Накул

невольно принялся рассматривать знакомый блокнот. За день в руках девочки блокнот успел стать чужим.

Юноша открыл его, увидел лист знакомых кружков, потом целый лист “вредителей”. Рассматривать их было на удивление интересно.

Наконец, он пролистал блокнот до конца. И внезапно обнаружил, что за время пребывания у Ёко-семпай тот изменился.

На тыльной стороне форзаца, сразу после последней страницы, было написано округлым девичьим почерком ― очень симпатичным, пусть и недостаточно однообразным, чтобы считаться каллиграфией:

Сегодня, в 18:00, на трамвайной станции Вакамацу-Кавада.

Кимитакэ хмыкнул.

Это что, приглашение на свидание?

Скорее всего ― нет.

7. Одеколон

В 18:00 Кимитакэ, как ему казалось, уже целую вечность переступал ногами на платформе Вакамацу-Кавада. Солнце стояло по-летнему высоко и до вечерних сумерек было ещё далеко.

Хотя до конца рабочего дня оставалось два часа, на платформе постоянно толпились люди. Студенты, солдаты, рабочие, школьники, суровые старушки с повязками Ассоциации соседей, а один раз даже прошёл монах с огромным гроссбухом. Монах выглядил таким серьёзный, что казалось, у него в гроссбухе были записаны пороки и добродетели всего города.

Кимитакэ смотрел на прохожих, невольно запоминая самые колоритные типажи и размышлял, какое всё-таки остроумное изобретение ― униформа. В ней даже мусорщик выглядит важным работником на своём месте. А ведь по умолчанию человек ― жалок. Мы не в Древней Греции и в наше время редко встретишь человека, который даже голым выглядел великолепно, как античная статуя…

Кимитакэ так плотно задумался о статуях, что и не заметил, как к нему подошёл незнакомый, очень высокий европеец в когда-то дорогом, а теперь просто старом пальто и широкополой шляпе.

На вид ему было лет сорок. Волосы европейца должны были изображать ту же причёску, что и у Юкио, но вместо этого стояли торчком. А густо-чёрные усы и борода были подстрижены у корней, так, что казались нарисованными тушью.

― Это ты Кимитакэ?― спросил он по-немецки. И посмотрел на школьника с плохо скрытой надеждой.

― Да, это я,― ответил Кимитакэ, как умел. У них в школе было два иностранных языка: немецкий, чтобы учиться у союзников и английский ― чтобы допрашивать врагов. Китайским не занимались. Учителя говорили, что в Китае хватает добровольных предателей.

― Замечательно, что ты говоришь по-немецки. Ваш хитрый язык мне никак не даётся. Меня зовут Хаим Леви, я тот самый учитель, про который тебе рассказывала Ёко. Мне пришлось уехать из Германии, но ваш хитрый язык упорно мне не поддаётся.

Интересно, чему он собирается меня учить?― подумал Кимитакэ. Но спросил другое:

― Почему вы хотели со мной встретиться?

― Мне нужна твоя помощь. Но я не могу говорить об этом здесь, на трамвайной остановке. Даже по-немецки.

Они спустились на улицу и пошли куда-то вглубь переулков.

― Так в чём я должен вам помочь?― спросил Кимитакэ. Почему-то говорить по-немецки на ходу было сложнее.

― Для начала ― с чтением. Ёко сказала, что У вас тут куча мест, я вижу, где можно поесть. Но чем кормят ― всегда написано от руки и коряво. Я разбираю ваши иероглифы, насколько вообще это возможно для иностранца, ― но эти каракули прочитать не могу. Это они нарочно так делают, чтобы иностранцы не объедали японский народ.

― Этим они просто показывают, что кухня ― от души и домашняя. Я вам всё переведу, понимать их ― дело привычки. Некоторые ещё оригинальничают, с хэнтайганой пишут…

― Что за хэнтайгана?

― Это очень сложная штука ― но к счастью, изучать вам её не потребуется. Я всё переведу.

― Но я бы хотел это изучить. Это полезно, когда тут живёшь.

― Не надо беспокоиться. Пока нормирование не ввели, в Токио будут делать лапшу и делать всё, чтобы её продать. Даже иностранцу. Даже если он вообще на нашем языке не говорит.

― Да, вы, японцы, даже не представляете, насколько вы превзошли европейцев в некоторых областях. До тех пор, пока я не увидел Токио, я даже представить себе не мог, что такой большой город может быть таким чистым.

― Это просто потому, что мы всегда следуем правилам,― отозвался Кимитакэ,― Таков наш обычай с самых древних времён. У нас в стране всё устроено, как в армии ― есть устав, есть приказ, есть старший по званию, есть младший. Незанятый чем-то младший по званию ― может что-нибудь устроить, поэтому всех загружают работой. Поэтому у нас такие грозные армия и флот и поэтому они настолько непобедимы.

― С этим придётся согласится. Порядок, который у вас установился, просто поразителен. Государство с невероятной лёгкостью контролирует своих подданных и не нуждается даже в арестах. Если кто-то провинился, его просто называют “антинародным элементом”, Ассоциация соседей отчитывает его ― и этого достаточно, чтобы человек раскаялся и исправил свои мысли... Настолько вы, японцы, боитесь потерять своё лицо. Это может показаться глупым ― но любой европейский правитель был бы счастлив руководить именно вашим, а не своим бестолковым народом… Существует тайный отчёт министерства внутренних дел. За всю войну арестован и казнён за измену всего один человек на всех Внутренних Территориях! Всего один!

― И кто этот человек?― спросил Кимитакэ. А про себя отметил, что слово “антинародный элемент” ― «хикокумин», можно было бы заменить на тот самый ёмкий