Письма царской семьи из заточения - Евгений Евлампиевич Алферьев

восстановились и чтобы она берегла здоровье свое.

Мы только что вернулись от обедни, которая для нас начинается в 8 час. при полной темноте.

Для того, чтобы попасть в нашу церковь, нам нужно пройти городской сад и пересечь улицу – всего шагов 500 от дома. Стрелки стоят редкою цепью справа и слева, и, когда мы возвращаемся домой, они постепенно сходят с мест и идут сзади, а другие вдали сбоку, и все это напоминает нам конец загона, так что мы каждый раз со смехом входим в нашу калитку.

Я очень рад, что у вас сократили охрану – «дюже надоело» и вам, и им, понятно.

Бедные, сбитые с толку люди. Постараюсь написать Мише (великому князю Михаилу Александровичу), никаких известий о нем не имел, кроме как от тебя.

Зима никак не может наступить настоящая; два дня идет снег при небольшом морозе, потом все тает и снова то же повторяется. Но воздух отличный, чистый, дышится очень хорошо.

Тут мы живем как в море на корабле, и дни похожи один на другой, поэтому я тебе опишу нашу жизнь в Царском Селе.

Когда я приехал из Могилева, то, как ты знаешь, застал всех детей очень больными, в особенности Марию и Анастасию.

Проводил, разумеется, весь день с ними, одетый в белый халат. Доктора приходили к ним утром и вечером, первое время в сопровождении караульного офицера. Некоторые из них входили в спальню и присутствовали при осмотре докторами. Потом это сопровождение врачей офицерами было прекращено.

Я выходил на прогулку с Валей Д(олгоруковым) и с одним из офицеров или самим караульным начальником. Так как парк перестали чистить с конца февраля, гулять было негде из-за массы снега – для меня явилась прекрасная работа – очищать дороги.

Цепь часовых стояла – одна вокруг дома, а другая вокруг пруда и решетки маленького сада против окон комнат Мама.

Гулять можно было только внутри и вдоль второй цепи.

Когда стал лед и сделалось тепло, бывший комендант полковник Коровиченко объявил, что он отодвинет цепь подальше.

Прошло три недели, и никакой перемены. В один прекрасный день со мною последовали четыре стрелка с винтовками; этим я воспользовался и, ничего не говоря, пошел дальше, в парк. С тех пор начались ежедневные большие прогулки в парке, а днем рубка и распилка сухих деревьев. Выходили мы все из дверей круглой залы, ключ от нее хранился у караульного начальника (полковник Кобылинский).

Балконом ни разу не пользовались, так как дверь к нему была заперта.

Выход наш в сад вместе со всеми нашими людьми, для работы или на огороде, или в лесу, должно быть, напоминал оставление зверями Ноева ковчега, потому что около будки часового у схода с круглого балкона собиралась толпа стрелков, насмешливо наблюдавшая за этим шествием. Возвращение домой тоже происходило совместное, т. к. дверь сейчас же запиралась. Сначала я здоровался по привычке, но затем перестал, потому что они плохо или вовсе не отвечали.

Летом было разрешено оставаться на воздухе до 8 час. вечера; я катался с дочерьми на велосипеде и поливал огород, т. к. было очень сухо. По вечерам мы сидели у окон и смотрели, как стрелки возлежали на лужайке, курили, читали, возились и попевали.

Стрелки, приехавшие с нами сюда, совсем другие – эти почти все побывавшие на фронте, очень многие ранены и с Георгиевскими крестами и медалями – большей частью настоящие солдаты. Мы со многими перезнакомились.

Забыл упомянуть, что в марте и апреле по праздникам на улицах проходили процессии (демонстрации) с музыкой, игравшей «Марсельезу» и всегда один и тот же «Похоронный марш» Шопена.

Шествия эти неизменно кончались в нашем парке у могилы «Жертв революции», которую вырыли на аллее против круглого балкона. Из-за этих церемоний нас выпускали гулять позже обыкновенного, пока они не покидали парк.

Этот несносный «Похоронный марш» преследовал нас потом долго, и невольно все мы посвистывали и попевали его до полного одурения.

Солдаты говорили нам, что и им надоели сильно эти демонстрации, кончавшиеся обыкновенно скверной погодой и снегом.

Разумеется, за этот долгий срок с нами было множество мелких забавных и иногда неприятных происшествий, но всего не описать, а когда-нибудь, даст Бог, расскажем вам на словах.

Боюсь, что надоел тебе, милая Ксения, чересчур долгим письмом, да и рука у меня затекла.

Постоянно мысли мои с тобой, дорогой Мама и твоей семьей. Крепко обнимаю тебя и их всех, как люблю.

Бепуатоны тебя нежно целуют.

Да хранит и благословит всех вас Господь.

Как хотелось бы быть вместе.

Прощай, моя дорогая.

Всею душою твой старый

Ники.

К письму приложена записка государя императора, расшифровывающая псевдонимы большевистских главарей:

Ленин – Ульянов (Цедерблюм)

Стеклов – Нахамкес

Зиновьев – Апфельбаум

Троцкий – Бронштейн

Каменев – Розенфельд

Горев – Гольдман

Меховский – Гольденберг

Мартов – Цедербаум

Суханов – Гиммер

Загорский – Крахман

Мешковский – Голлендер

От великой княжны Татьяны Николаевны

З.С. Толстой[193]

Тобольск, 6 ноября 1917 г.

Посылаю Вам всем четыре образка от Мамы и нас всех. Они лежали на мощах Св. Иоанна Максимовича Тобольского. К сожалению, мы не были там, так как не пускают.

Татьяна.

От великой княжны Ольги Николаевны

В.И. Чеботаревой[194]

(Написано на обеих сторонах открытки)

Тобольск, 7 ноября 1917 г.

Милая Валентина Ивановна!

Пожалуйста, передайте эту открытку барону (Д.Ф. Таубе). Как Вы поживаете? Что делается у нас в лазарете? У нас все спокойно; холодно, но очень ясно. Гуляем много, пилим в саду дрова, складываем их в новый навес и чистим дорожки, вернее, тротуар. Были несколько раз в церкви, рано утром; всенощные дома. Знаете ли адрес Биби? Получили ли письмо Тат(ьяны)? Пишите через комис. Панкратова. Крепко целуем Вас и Алюшу (В.П. Чеботарева). Всем кланяйтесь.

Ольга.

От государыни императрицы Александры Феодоровны

М.М. Сыробоярской[195]

Тобольск, 8 ноября 1917 г.

Очень грустно, что не имеем от Вас писем. Писала последний раз 25 октября, и А. Демидова[196] писала Вам часто. Так жду. Теперь настоящая зима, дошло до 14 градусов и много снега, льда. Они его колют, что хорошо греет. Редко очень выхожу, т. к. не могу дышать из-за сердца. В церковь ходим в 8 утра, тишина и страшная темнота. По-прежнему занимаюсь с детьми, вышиваю и читаю, готовлю рождественские подарки. Надеюсь, что А.В. (Сыробоярский) не в Петрограде. Ничего не знаем, что творится. Телеграмм нет. Тяжело и мрачно, но не падаем духом, верим непоколебимо: не до конца гневается. Часто Вас, дорогих, вспоминаю. Как здоровье? Вспоминаю, горячо всегда молюсь. Пишите скорее. Крепко Вас обнимаю. Христос с Вами. Сердечный привет А.В. Всего лучшего.

А.

От великой княжны Ольги Николаевны с припиской великой княжны Татьяны Николаевны

великой княгине Ксении Александровне[197]

(Надпись на конверте: «Крым. Ай-Тодор. Великой княгине Ксении Александровне». Почтовая печать: Тобольск. 11.11.17. Четырехугольный штемпель: Д. Ц. 118. На обратной стороне почтовая печать: Кореиз. Тавр, губ.)

№ 2. Тобольск, 9 ноября 1917 г.

Писала тебе