Дом, в котором горит свет - Эльчин Сафарли

– Прости, а как тебе жилось до встречи с Мишелем? Ты чувствовала приближение встречи?

– По-разному жилось, Ани. И хорошо, и не очень. Но с юных лет я ощущала некое отсутствие. Не пустоту, не недостаток, а именно отсутствие. Не гнетущее, не болезненное… Как любимый дом без зеркала, в которое можно посмотреть и увидеть себя настоящую, без всего наносного.

– Понимаю, о чем ты, Ори.

– Я взрослела и понимала, что узнать себя можно только через людей. Мы и есть зеркала друг для друга… Я не чувствовала, а именно знала, что встречу такого человека. В меня будто вшили преобразователь с верой, активизирующийся в отчаянные моменты жизни.

– Всем бы женщинам такой датчик!

Флора, в эти счастливые дни очень не хватает вас. Но есть мысли и строки – в них мы вместе. Еще напишу.

Люблю,

Ани

Флора,

я сжата овальными стенами длинного полутемного туннеля, тускло освещенного желтым светом подвесных ламп. Со всех сторон стекают капли влаги. Под ногами – мокрая галька, с обеих сторон – деревянные двери с тяжелыми ручками. Что за ними и кто?

Всматриваюсь вдаль: там продолжение туннеля и десятки дверей. Тревожно, будто за ними меня ждут. Отпираю первую дверь – из темноты вылетает ворон и, истошно каркая, улетает. Толкаю следующую – снова черная дыра и беспокойная птица.

Ускоряю шаг, открываю дверь за дверью, по туннелю носится уже стая ворон, и вдруг, где-то на середине видимого отрезка, слышу женские голоса, то ли сверху, то ли снизу, то ли из-за еще не открытых мною дверей. Узнаю: это Сара и ты, Флора. Девочки, где вы? Что с вами?

Еще быстрее распахиваю двери, птицы налетают на меня, ваши голоса приближаются, я уже бегу по туннелю и… упираюсь в стену. Тупик с деревянной дверью по центру. Дергаю ручку. Из-за открывшейся двери на меня выливается белый свет. Голосов больше не слышно. Зажмуриваюсь, пока глаза не привыкли к свету.

Я в белой комнате, в одном из ее углов – засохший ствол дерева, обросший брусникой, сразу узнаю ее, хоть на ней и нет плодов. Подхожу ближе, в зарослях – два белоснежных голубя. Красивые, умиротворенные, меня не боятся. Опускаюсь на колени, протягиваю им ладони, хочу взять их в руки. Свет согревает, мне тепло, хочется остаться тут. Дверь позади меня захлопывается.

…Просыпаюсь от того, что горло сдавило волнением. К моей щеке мягкой ладонью прикасается солнце. Протираю глаза и вижу, как на тумбочке расцвел лимон, на деревце три плода; от них – свежий аромат.

Что значат белые голуби в брусничных ветвях?..

Нуаж потягивается в кресле и вскакивает, едва завидев слетающихся к окну чаек. Птицы пожаловали за завтраком: покупаю у рыбаков мелкую рыбешку, замораживаю порциями и кормлю этих болтушек. В благодарность, или следуя не известному мне инстинкту, они приносят в клювах изысканные морские творения, складывают на внешней стороне оконной рамы.

Смотрю на море, записываю цвет, настроение. После минувших снегопадов вода на поверхности побелела. Слышу «Tombe la neige»[38] Сальваторе Адамо. «Снег все кружится, а тебя все нет и нет… Снег все кружится, все мрачнее белый цвет»[39]. Незабываемая песня об ушедшем времени.

Флора, вплоть до минуты, когда пишу это письмо, меня не покидает предчувствие, что кто-то постучит во входную дверь. Не хочу ее запирать. Так и сделаю!

Жду, люблю,

Ани

Флора,

по субботам в приют, где живет Галим, приходят пары, желающие усыновить ребенка. Они знакомятся с детьми, вместе читают книги, играют в настольные игры, лепят и поют. Поэтому по субботам до пяти вечера мне не разрешали забирать Галима. «Нельзя лишать мальчика шанса встретить новых родителей», – сказала директор.

Вчера, в воскресенье утром, когда мы с Нелли пришли за малышом, нас попросили пройти к директору. Она рассказала, что Галим стал агрессивным по отношению к взрослым, желающим с ним познакомиться. Отворачивается, бросается игрушками, прячется в туалете.

На вопрос, почему он так поступает, Галим ответил: «У меня есть семья, и они за мной придут. Я не хочу быть тут. Я хочу в дом Ани, там мы с Каримом слушаем музыку моря, бегаем вокруг перевернутых лодок и объедаемся брусничным джемом».

В конце встречи директор сказала то, что я больше всего боялась услышать. «С понедельника вынуждена запретить забирать мальчика. Но вы можете его навещать. Это и моя ошибка – я проявила сентиментальность и разрешила Галиму покидать интернат. Теперь с ним будет работать психолог».

Не помню, как вышла из интерната, как села в машину к Нелли. У меня повысилось давление, я потеряла сознание. Очнулась в больнице. Рядом были Нелли с Орели. Я вспомнила разговор с директором, расплакалась. Мне нужно как можно быстрее забрать Галима оттуда, Нелли! Придумай что-нибудь, умоляю, Нелли! Я не могла сдержать эмоций. Стыдно. Но и сейчас, когда пишу это письмо из больницы, дорогая Флора, я не могу успокоиться.

Там, дома, так много всего, что связано с моим мальчиком. Недочитанная «Синяя борода», деревянная ложка, которой он любит есть картофельное пюре, подушка на кресле с запахом его волос, наши фотографии.

Я в отчаянии, Флора.

* * *

– Малыш, помнишь нашу первую встречу?

– Да, мы ели миндаль, вкусный. А Кариму не понравился.

– Ну, это неудивительно! Карим у нас специалист по поеданию брусничного джема. Вчера на чердаке обнаружила еще две пустые банки, тайком слопал.

– И с нами не поделился!

– Ха-ха, ничего страшного, на здоровье! Может, Карим простудился на море или у него недостаток витаминов? Если позволит жизнь, следующей осенью приготовим на двадцать банок больше.

– Ани, а мы сами поедем собирать ягоды?

– Я стара для этого, Галим. Чтобы собрать бруснику, люди едут в леса, много часов проводят в сырости, среди комаров.

– Не называй себя старой!

– Почему?

– Старые быстро умирают. Ты будешь жить долго.

– Конечно, очень постараюсь, но не обещаю. Галим, все мы рано или поздно уйдем за облака, так устроен мир. От этого может быть грустно. Но люди, которые сильно-сильно любят друг друга, становятся одним целым и уже не расстаются. Как море с берегом…

– И как мы с тобой.

– Да, малыш.

– Ани, когда ты уйдешь, я могу тоже вместе с тобой?