В ее сердце акварель - Юлия Климова

«А вот и Ева со своим вампиром. Пропал завтрак», – пронеслась веселая мысль, и он обернулся, привычно изображая родственную радость.

Видимо, дела Василия Петровича действительно шли хорошо. Сидя в гостиной, Леся слушала его звучный голос, доносящийся то справа, то слева, и поглядывала на часы. Похоже, дядя любил расхаживать по комнатам, решая многочисленные рабочие вопросы. Нетрудно было представить, как он размахивает руками, хохочет, делает брови домиком, щурится и приглаживает эспаньолку. Чувствовалось, что он доволен, особенно когда речь заходила о ценных бумагах. К сожалению, Леся не разбиралась в подобных вопросах, но тон одобрения и даже торжества угадывался легко.

Если бы дядя ушел в глубь дома, то до нее не долетело бы ни звука, но он, будто нарочно, кружил поблизости, стараясь поселить в душе волнение. Однако по непонятным причинам в груди росло и крепло иное… Свобода. Головокружительная, бескрайняя. И трудно понять, откуда она взялась. Но, кажется, первая вспышка произошла за завтраком, а вторая – вот сейчас, после того, как Леся поговорила с тетей Сашей и рассказала про Дюкова только то, что посчитала нужным. Да, встретились, шарф подарила, все в порядке. Отвечая на вопросы, она маневрировала не хуже маленькой лодки, несущейся по горной реке навстречу камням и мелям. И лобстер, и леопардовый халат Дюкова, громогласный хохот, острые как бритва слова и многое другое остались тайной, к которой нет допуска никому. Олеся не отдала эти впечатления тете Саше – наоборот, спрятала, укрыла, занавесила плотной шторой, возвела четыре каменные стены. Именно здесь, в доме Василия Петровича Дюкова, она с неимоверной скоростью начала обрастать личным пространством, и, возможно, ее новые ощущения были связаны именно с этим.

Леся вытянула ноги, посмотрела на бордовые бархатные тапочки, а затем решительно встала и принялась разглядывать картины. Она не слишком жаловала натюрморты, но один из них даже понравился: старомодный медный чайник с изогнутым носиком и красные груши на потертом дощатом столе. Талант художника вспыхнул, затрепетал и потянул сначала к планшету, а затем к лесу. Вчера так и не удалось отыскать особенное место, которое захотелось бы нарисовать в первую очередь, но, возможно, повезет сегодня.

Покинув дом Василия Петровича, направляясь в сторону деревни, Олеся чувствовала на себе тяжелый взгляд. Она не сомневалась: если обернется, то в одном из окон увидит силуэт дяди. Но это не расстроило, Леся неожиданно для себя улыбнулась и с удовольствием вдохнула прохладную влагу весеннего воздуха.

«Борись, всегда. Воюй за свои интересы, даже если ты не права, даже если все летит в тартарары!» – прогремели в ушах слова Дюкова, и шаг стал быстрее.

– Хорошо. Но только если я права, – прошептала Леся, продолжая разговор с дядей. Теперь, по прошествии какого-то времени, мысли стали четче и звонче, они требовали еще одного разговора, взглядов, простора столовой, легкого эха.

«Я спрошу про второй дом в следующий раз. А если его нарисовать?.. Как же хочется сравнить… Они похожи, но не одинаковые… Кто там живет и почему так получилось?..»

Нетерпение сделало свое дело, Олеся пошла еще быстрее, точно второй дом был миражом, способным раствориться в любой момент. Она жалела, что не взяла с собой из Москвы все, что можно донести: папку с рисунками, мольберт, большую коробку с красками, палитру и кисти. Дотащила бы как-нибудь! Глупо же ехать на природу «невооруженной», но поездка к незнакомому Василию Петровичу не обещала ничего хорошего.

А сейчас обещает?

Леся пожала плечами. В Утятине она больше не чувствовала себя чужой и лишней. Вот что казалось странным.

* * *

«Нет, любовником тут и не пахнет, – с иронией подумал Кирилл, глядя на сестру. – Тоска зеленая. Ева, Ева, а помнишь, лет двадцать назад мы убежали ночью в деревню воровать яблоки?.. Вот тогда у тебя глаза горели так, что и фонарь не был нужен. Дома яблок завались, хоть объешься, но не тот вкус, правда?..»

– Я пригласила только Ковальских, Мишулиных, Вениамина с сыном, Берковичей, вашу тетю Фаю, Лознера с женой и Поляковых. Хочу отметить скромно, – донесся ровный голос матери.

– Как себя чувствует тетя Фая? – дежурно поинтересовалась Ева, добавляя лимон в чай.

– Стала еще хуже слышать. Мне приходится кричать в трубку, чтобы она поняла, о чем речь. Но носить слуховой аппарат при этом отказывается, говорит, я еще не слишком стара и не приставайте ко мне, не приставайте.

Сдержанно улыбнувшись, Ева повернула голову к мужу и попросила подать круассан. Юрий Григорьевич, оторвавшись от газеты, протянул руку к плетеной корзинке и кратко поучаствовал в разговоре:

– Если нужна помощь, буду рад ее оказать.

– Спасибо, Юрий. Но все готово. – Зофия Дмитриевна придвинула блюдце и разломила крекер, обсыпанный маком, на четыре почти равные части. – Осталось только накрыть столы и включить музыку. Даже жаль, что мой день рождения не завтра, а послезавтра. – Тихо засмеявшись, она поднесла чашку к губам.

– А где Ника? Ты оставил ее в Москве? – Ева вопросительно посмотрела на брата, ожидая ответа. Но тут же отклонилась на спинку стула и, морща аккуратный носик, добавила: – О нет… Не говори, что ты и ее бросил… – Кирилл уловил материнские нотки высокомерия в голосе сестры и задержал дыхание, готовясь отразить удар. – Ты вообще собираешься жениться? Или ты ждешь, когда тебе стукнет пятьдесят?

Неужели Ева возьмется его воспитывать? Интересно на это посмотреть… Кирилл тоже откинулся на спинку стула, потер шею и продолжительно посмотрел сначала на сестру, а затем на Алпатова. «Хочешь рассказать о своем неземном счастье, Ева? С удовольствием послушаю. Давай, поведай нам о том, как вечерами ты, ссылаясь на головную боль, пораньше ложишься спать…»

– Я уже побеседовала с Кириллом на эту тему, дорогая. Но, кажется, он не воспринимает всерьез мои укоры. – Без тени недовольства Зофия Дмитриевна поддержала дочь. – Я надеялась, что на мой день рождения сын приедет с подругой. Ну а лучше, конечно, с достойной невестой.

– Да, о семье подумать пора… – буркнул в газету Юрий Григорьевич и сдвинул редкие рыжеватые брови, отчего на переносице образовалась глубокая серая складка.

Щека Алпатова дернулась, Кирилл знал, что это случается каждый раз, когда муж сестры раздражен. То ли его вывела из себя статья, то ли разговор за столом – понять сложно, да и кому это интересно…

Юрий Григорьевич редко участвовал в семейных спорах, обычно лишь озвучивал свою позицию и замолкал, считая себя абсолютно правым. Любые другие мнения – безусловно, ничего не значащая говорильня.

Кирилл нарочно щедро улыбнулся сестре и весело произнес:

– Я, знаешь ли, жду любви.

Их глаза встретились, и Ева явно поняла, на что намекает брат, но тень легла на ее лицо лишь на секунду, затем вернулись холодность и спокойствие.

– Мама, если ты будешь так настаивать, я непременно приду на твой день рождения с невестой. Ты уверена, что это тебя не расстроит? – Сказав это, Кирилл решительно поднялся, отодвинул стул и направился к двери.