Не один дома. Естественная история нашего жилища от бактерий до многоножек, тараканов и пауков - Роб Данн

С годами исследования Хански становились все более узконаправленными. Начав с изучения целых сообществ жуков-навозников, он перешел к одному виду бабочек, а после этого и к одной аллели. Однако потом он неожиданно переключился на исследование хронических воспалительных заболеваний человека. Подвигла его на это одна случайная встреча. В 2010 г. Хански присутствовал на докладе на эту тему, который делал видный финский эпидемиолог Тари Хаахтела[69]. То, о чем он рассказывал, оказалось новостью для Хански, ни с чем подобным ему ранее не приходилось иметь дела. Это было свежо и впечатляюще. Хаахтела описывал рост случаев хронических заболеваний. По его данным, начиная с 1950 г. частота этих болезней удваивалась каждые 20 лет, особенно в богатых странах. И эта тенденция сохраняется. Например, за последние 20 лет в Соединенных Штатах число случаев аллергии выросло на 50 %, а астмы — на треть. К тому же, по мере того как бедные страны вкладывали все больше средств в развитие городов, там наблюдался рост числа хронических заболеваний. Эта глобальная модель вызывала удивление и тревогу. Восходящие линии на графике Хаахтелы могли соответствовать росту биржевых котировок, человеческой популяции или цен на масло, но за ними скрывалось нечто другое — чудовища, страшные хронические болезни, подстерегающие нас в собственном доме. На картах Хаахтелы было видно, где они распространены, а где нет.

Илл. 4.2. Неуклонный рост числа новых случаев иммунных нарушений между 1950 и 2000 г. (На основе рисунка Жана-Франсуа Баха, опубликованного в New England Journal of Medicine 347 [2002].)

Хаахтела утверждал, что заболевания не связаны с патогенами, и это шло вразрез с микробной теорией. По его мнению, люди болеют оттого, что лишены контакта с какими-то необходимыми для них видами. О том, какие это виды, он не имел понятия, как не знал Сноу, какое загрязняющее вещество в воде стало причиной холеры. Когда Хански увидел карты Хаахателы, у него сразу появилась догадка о недостающем звене. Эти карты были полной противоположностью тем, что он показывал в своей собственной презентации, — графикам, которые демонстрировали глобальное сокращение площади девственных лесов и их биологического разнообразия: навозных жуков, бабочек, птиц и прочих видов. По мере того как на Земле остается все меньше видов, частота заболеваний растет, причем особенно резко в самых развитых странах мира, уже утративших большую часть своего биоразнообразия (особенно в условиях городской среды). Хански полагал, что это вредное для здоровья явление относится не просто к отсутствию какого-то конкретного вида, оно гораздо масштабнее. То, что мы потеряли, — это биологическое разнообразие как таковое. Впервые в эволюционной истории позвоночных и, возможно, в истории всех животных была утрачена дикая природа. Ее уже нет в наших дворах, особняках, квартирах на Манхэттене и точно так же на МКС…

Нечто подобное уже приходило на ум и самому Хаахтеле, хотя, наряду с точными данными, он прибегал к метафорам. В 2009 г. он даже опубликовал статью о том, что на территории Финляндии в местах с пониженным разнообразием бабочек больше распространены воспалительные заболевания. В статье он поместил несколько фотографий своих любимых чешуекрылых: эльбской сенницы, снежной чернушки, двухвостой нимфалиды, полярной перламутровки, голубянки Ногеля и полудюжины других. Когда подходящая для этих видов среда обитания стала встречаться все реже, заболеваемость пошла вверх[70]. Бабочки были чуткими индикаторами того, как важна связь между людьми и дикой природой и что происходит, когда эта связь рвется. Когда мы изолируем себя от патогенов, наподобие холерного вибриона (а это тоже часть дикой природы!), это хорошо, но сегодня люди зашли чересчур далеко и отгородились не только от тех немногих действительно смертельных врагов, но и от остального биоразнообразия, включая полезные виды.

Хаахтела подошел к Хански, и между ними завязался разговор. Это была не первая их встреча. За много лет до того именно Хаахтела, фотографировавший бабочек в качестве хобби, обратил внимание Хански на обыкновенную шашечницу как удачный объект для исследований. Они сразу вспомнили свои былые очень приятные встречи. Теперь их объединяла не только любовь к бабочкам, но и интерес к изучению глобальных трендов, таких как потеря биоразнообразия, рост числа хронических воспалительных заболеваний, а также переход человечества к жизни в закрытых помещениях, где биоразнообразия еще меньше, чем снаружи[71]. Если все эти тенденции и правда взаимосвязаны, то прогноз на будущее еще хуже. Угроза биоразнообразию все возрастает, а мы тем временем забираемся все дальше вглубь наших домов, прочь от естественной среды обитания. Хаахтела пригласил коллегу посетить семинар в своей лаборатории, где Хански повстречался с микробиологом Леной фон Хертцен, которой предстояло стать одним из его ключевых партнеров. Семинар проходил в такой волнующей атмосфере, что мурашки шли по коже. Как Хански позже напишет в своей автобиографии, у него тогда было ощущение, что он становится участником одного из самых великолепных научных коллективов, в котором ему когда-либо доводилось работать. Ему казалось, что они вплотную подошли к пониманию каких-то очень важных явлений в мире.

Когда Сноу высказал догадку о том, что из фекалий, попавших в воду, распространяется нечто, вызывающее холеру, он не понимал, что же это именно. Точно так же Хански, Хаахтела и фон Хертцен не знали наверняка, какой конкретно утраченный аспект биологического разнообразия способствует заболеваниям, но у них были кое-какие догадки о том, как потеря биоразнообразия может быть связана с человеческими недугами. Сама идея, что две эти вещи как-то взаимосвязаны, обсуждалась уже несколько десятков лет, причем не только в отношении иммунитета, но и в более широком контексте. В своей гипотезе биофилии Эдвард Уилсон доказывал, что нам, людям, присуща любовь к живому во всем его разнообразии, поэтому изолированность от природы ухудшает наше эмоциональное самочувствие[72]. По мнению Роджера Ульриха, контакт с живой природой снижает стресс, а Стивен Каплан утверждает, что в обстановке природного многообразия улучшается наше внимание[73]. Синдром «дефицита природы» заставляет задуматься о том, каким образом разнообразие жизни и окружающая среда в целом могут способствовать обучению и психологическому благополучию детей[74]. Все указанные теории предполагают, что уничтожение флоры и фауны вызывает у нас эмоциональные, психические и интеллектуальные расстройства. Хански и Хаахтела были с этим вполне согласны, но считали, что это далеко не всё. Потеря биоразнообразия воздействует на иммунную систему людей, нарушая ее нормальную работу. Отправной точкой в рассуждениях финских ученых стали исследования, показавшие, что хронические аутоиммунные заболевания связаны с жизнью в особо чистой, «сверхгигиеничной» среде. Впервые эту «гигиеническую» гипотезу высказал еще в 1989 г. эпидемиолог Дэвид Стрэчан из Университета Святого Георгия в Лондоне. По его мнению, сегодняшние стандарты чистоты лишили нас контакта с некоторыми необходимыми для нас видами[75]. Хански и Хаахтела видели суть проблемы в том, что современные люди в принципе изолированы от живой природы во всем ее многообразии.