Василий Темный - Борис Тумасов

Любарь плечами пожал:

– Княжьи заботы, княжьи хлопоты. Знаю одно, раздоры княжеские ни Москву не красят, ни Тверь. И не к добру ведут княжества…

Уху хлебали молча. Взошедшая луна отражалась на плесе. И слышалось, как щука гоняет мелочь, будто россыпь по воде. Изредка какая-то крупная рыба выбросится и, ударив хвостом, уйдет на глубину…

Только к рассвету вернулся князь с Гаврей в Тверь.

Ночами полыхали зарницы, и при их всполохах князь видел поля и суслоны ржи20, редкие крестьянские избы, копенки сена и вдали темную стенку леса.

Богат край тверской, богата земля тверская. Князь ворочался из Торжка. За полтора месяца, что не был в Твери, соскучился по детям, Михайле и Манюшке. Но больше всего хотелось увидеть жену, Анастасию, Настену.

С того дня, как привезли ее из Суздаля, сердцем почуял, сужена она ему. Богом данная.

Свадьбу справили, и хоть Борис не терпел суеты и пышности, неделю гуляла Тверь. Не хотел Борис зависти. Тверской князь на свадьбе рязанского князя Ивана видел затаенные жадные взгляды многих бояр.

Он, Борис, свою Настену на руках носил, но так, чтобы никто того не видал. И слова ласковые нашептывал, ей понятные.

Конь шел спокойной рысью, а позади стучали копыта малой дружины, но ничто не мешало князю оставаться один на один со своими сокровенными думами.

Шесть лет, как понять этот срок, большой ли, малый? Одно и понимал Борис, в любви время мгновенное…

Полыхнула зарница, и нет грома. Быстрым взглядом князь успел окинуть окрест, и мысль, подобно молнии, мелькнула. Не спит, поди, Настена, о нем, Борисе, думает. А может, ежится в страхе при каждой вспышке?

Но тут же гонит эту непрошеную мысль. Не из тех Настена, ей страх неведом, а мудростью ее Господь не обидел. Вот как она однажды ему сказала, почто Тверь не великое княжение? Его у Твери по-разбойному Калита вырвал…

Боже, Боже, все это теперь в прошлом, но разве мог он, князь Борис, не знать или предать забвению, как в гневе билась Тверь с ордынцами, как поднялся люд на своих притеснителей!

Тому начало после казни в Орде великого князя тверского Михаила Ярославича. В Твери сел на великое княжение сын его Александр Михайлович. Приехал в Тверь брат двоюродный хана Узбека Чолхан, народом прозванный Щелканом. Со многими своими нойонами и баскаками явился.

Великий князь Александр Михайлович в новых хоромах жил, а Чолхан со своими нойонами и баскаками в старом княжеском дворце поселился.

По всей Твери разбрелись ордынцы, принялись грабить тверичей. А все больше их на торгу. По торжищу толпами бродят, что приглянется, то и берут, а кто добром не отдаст, силой забирают…

А по Твери слухи ползут, Щелкан на себя княжество Тверское берет! Люд во злобе, того и гляди, на ордынцев кинется.

И дождались. Все началось с того, что ордынцы коня у тверича отнимать принялись, а народ в защиту кинулся. Драка в избиение ордынцев перешла. По всей Твери убивали ордынцев. Тут в подмогу тверичам пришли княжьи отроки из меньшой дружины. Попытались ордынцы укрыться в старых дворцовых хоромах, а великий князь тверской Александр Михайлович велел хоромы дворцовые поджечь.

Так и сгорел Чолхан, а ордынцев люд кольями и топорами перебил. Только и остались несколько ордынских табунщиков, какие на выпасах были. Они и принесли Узбеку эту весть.

Хан послал карательный отряд на Тверь, и его повел московский князь Иван Калита.

Порушили, пожгли ордынцы Тверь, а великий князь Александр Михайлович в Пскове и Литве укрытие искал…

Князь Борис и об этом подумал. Не Москвы ли то рук дело, что Тверь заново отстраивалась, людом полнилась. Эвон, сколько церквей возвели, монастырей, торг, всех гостей принимает…

И о том мысли у князя Бориса…

– Тверь выше Москвы, – повторил вслух Борис слова жены.

И тут же мысль захлестнула. Москва над Тверью встала коварством Калиты; это истина, но князь Иван и умом Тверь осилил, митрополита Петра и митрополию из Владимира в Москву перетянул. Духовный центр российский ноне Москва…

И несбыточное в голове ворохнулось. Коли б такому случиться, чтоб новгородское вече руку князя тверского признало, тогда бы княжество Тверское грозно вознеслось над Московским.

Однако тому не бывать. Республика Новгородская не одну сотню лет как под вечевым колоколом родилась, мощи набиралась, эвон, как руки разбросала. Новгород Великий – город торговый, его очи на Литву и Ганзу поглядывают. Новгородцы ни Тверь, ни Москву над собой не признают…

Конь с рыси на шаг перешел. Князь не стал его торопить, пусть передохнет. Придержали коней и дружинники. Молча едут. Знают, князь не любит словоохотливых гридней. Воин – не женщина на торгу, воина не слово красит.

Борис приподнялся в стременах, почудилось, человек на дороге. Присмотрелся, ратник.

Конь потряхивал головой, позванивала сбруя.

Князь тронул повод, и конь перешел на рысь. Борис подумал, скоро наступит рассвет, покажется изгиб Волги, откроется Тверь, облепленная строениями. Кремник и дворец, Настена с детьми.

Боярин Семен после пожара хоромы в Кремнике возвел. Нельзя сказать, что роскошные, но о двух ярусах, светлые, тесом крытые, стекольца на окнах венецианские, еще до пожара купленные. Знал, рано или поздно строиться доведется.

Все хорошо у боярина Семена, да и сам из себя видный, что в росте, что в осанке. Борода еще не в седине.

Бояре тверские на него виды имели, хороший, завидный жених. Но дворецкий посмеивался: жениться не лапоть надеть.

Князь Борис сказал как-то:

– Не пора ли тебе, Семен, семьей обзавестись?

Отмахнулся дворецкий, ответил со смешком:

– Не настал еще час, княже.

И Борис на том успокоился.

Но однажды дворецкий был в Кашине-городке. Зашел в церковь рубленую обедню послушать. Приход малый, и дряхлый поп читал гнусаво, слова многие проглатывал. Боярин на то внимания не обращал, молился, широко кресты клал. Неожиданно взгляд его упал на стоявшую обочь девицу, совсем юную. В полумраке, в огне редких свечей показалась она Семену красавицей необычной. Пышные волосы платочком прикрыты, сарафан ткани дешевой сапожки прикрывают. А глазаста, очи под бровями соболиными, на боярина и не взглянула, лебедем поплыла.

У дворецкого сердце екнуло, отродясь таких красавиц не видел. А девица, обедню отстояв, из церкви вышла. Боярин за ней поспешил. Вышел на паперть, Гаврю подозвал.

– Уследи, Гавря, где живет эта красавица.

Ждал недолго, не такой Кашин городок большой.

Но вот прибежал Гавря, выпалил запыхавшись:

– Дочь она купеческая, а зовут ее Антонидой. Дом неподалеку, за углом…