Покойники в доле - Татьяна Смирнова

Шум достиг ушей Адама Бикфорда и он, широко размахивая руками, поспешил к пруду. С каждым шагом его лицо становилось все серьезнее… Отцовское сердце почувствовало неладное. Он не выдержал и на последних метрах почти перешел на бег.

– Эдит! – Адам увидел лицо дочери на руках Рика.

Колени старика подогнулись, и он рухнул рядом.

– Эдит… – жалобно простонал Бикфорд. – Эдит…

Адам до боли сжал кулаки и припал к бездыханной телу. Старик Адам рыдал. Даже при известии о гибели своих сыновей он держался. Но сейчас…

– Эдит…

Он резко отстранился от тела. Его глаза полные слез обратились на Рика.

– Это он! Джеймс, я знаю это он!

На скулах Рика играли желваки, он сам ели сдерживался, чтобы не проронить слезу.

– Да.

– Боже правый, за что? Артур, Генри… Эдит. Это он!

– Я знаю, – прошептал Рик, сквозь зубы. – Я знаю…

Обычно в это время года днем еще стоит удушливая жара, а вот ночи уже прохладны, и ветер неласков. Все чаще он несет с собой стылое дыхание будущего непогодья. Но до зимних штормов было еще далеко, и капитан корвета «Долорес» не слишком торопился на встречу с хозяином и не опасался шторма.

Джордж Эльсвик, британский аристократ, ведущий свой род от норманнских завоевателей, сильно загорел и отощал. Кожа его огрубела под солнцем и ветром, под ней обозначились ребра, а правильное, тонкое лицо обросло спутанной светлой бородой, скрыв узкий подбородок. Эльсвик льстил себя надеждой, что, несмотря на грязные отвратительные лохмотья, эту самую бороду и цепь, все еще остается джентльменом… Может, конечно, так оно и было. Он хотел в это верить.

Неволя оказывает на человека странное действие. Прошлое забывается быстро. Помнишь отдельные детали, лица, голоса… Но стерлось то главное, что связывало тебя с тем, кем ты был совсем недавно. Чувство сопричастности.

Кто был тот светловолосый юноша, который охотился забавы ради, мечтал и строил планы, спорил о живописи, музыке и любил прекрасную дочь коммерсанта Нортона. Знать бы…

Человек, сидящий на цепи, оскаливается. Еще бы… Как же… Не знаю и знать не хочу. Кем он был, щенок, что он видел. Как он смел, быть таким счастливым и беспечным, отмерив всего… целых два десятка лет.

Эта ночь была странной. Случилось что-то непредвиденное и, похоже, это не слишком понравилось капитану. И этому дрянному португальцу. Испанцы бегали, как растревоженные муравьи, ругались и божились, но в чем дело – граф не разобрал, да и не стремился.

А едва забрезжил рассвет, на палубе собралась толпа, и Эльсвик разглядел, как в круг шагнул тот самый долговязый тип, который когда-то объяснил ему, чем отличается граф от простого смертного. Спиной. Спину аристократа, каким бы он ни был негодяем, никогда не украсит узор, прописанный плетью. И если ты приобрел такое украшение, то ты уже не аристократ, не ваша светлость, не джентльмен… Вообще никто.

Граф сел. Потом попытался встать, вытягивая шею. Но поскользнулся. Подвели отвыкшие от движения ноги.

Эльсвик потерял равновесие и рухнул, неловко взмахнув руками. В голове громыхнул пушечный заряд, что-то брызнуло в глаза, и день погас.

Он очнулся от осторожного прикосновения. Кто-то бережно поддерживал его голову, ставшую тяжелой. На борту «Долорес» Эльсвик отвык от такого обращения и, слегка удивленный, приоткрыл глаза. Первым, что он увидел, были огненно-рыжие, встрепанные волосы мистера Мак-Кента. Массивная челюсть шотландца шевельнулась, и губы чуть дрогнули, изображая улыбку.

– Добрый день, милорд. Рад видеть вашу светлость в добром здравии, – невнятно проговорил капитан, и только сейчас Эльсвик заметил, что широкое лицо Мак-Кента разбито в кровь.

– Будем соседями, – усмехнулся он и громыхнул тяжелой цепью.

Эльсвик сел. Машинально тронул затылок. Коснулся спутанных волос. Резкая боль отрезвила его. Он взглянул на соседа, отметил, что тот одет вполне прилично и, похоже, не голодал.

– Что здесь происходит, мистер Мак-Кент, кажется, так вас зовут? – холодно произнес Эльсвик. – Впали в немилость у новых хозяев?

– Новые хозяева? – широкое лицо, распухшее от ссадин и кровоподтеков, мгновенно вытянулось.

– Потрудитесь объясниться, милорд. Вы… оскорбили меня.

– Да? – язвительно спросил Эльсвик.

Он облокотился спиной о мачту, вытянул левую ногу, словно сидел в кресле, и еще раз демонстративно оглядел Мак-Кента, оценивая плотный, черный костюм испанского покроя.

– Я оскорбил вас, капитан Мак-Кент? Бывший капитан. Бывший Мак-Кент. Как вас теперь зовут? Сеньор Макента? Или, может быть, дон Макинтосио? А я-то считал, что большего оскорбления, чем эти испанские тряпки, для английского джентльмена нет. Впрочем, вы ведь не англичанин, капитан? И я бы, право, удивился, поступи вы по-другому.

Эльсвик отвернулся, демонстрируя пренебрежение, его светлые глаза остановились на матросе, который драил палубу неподалеку и не слишком старался.

Неожиданно сзади возникло какое-то движение, и вдруг, мелькнув перед глазами, толстая железная цепь больно ударила в ключицу и захлестнулась на горле смертельной петлей. Эльсвик упал, хватая воздух руками, что-то навалилось на него, придавив к палубе, и гневный шепот горячей струей ударил в затылок:

– Запомни, джентльмен, сто чертей тебе в… в… родословную! Ты можешь думать, что угодно про английских моряков вообще и про старого Мак-Кента в частности, но если ты… хоть одним словом посмеешь задеть Шотландию… От тебя мокрого места не останется. Ты понял, щенок? Ты понял… ваша светлость?!

Эльсвик, полузадушенный, попытался ударить Мак-Кента локтем и действительно ткнул им во что-то мягкое. Шотландец хрюкнул, слегка ослабил хватку, и граф немедленно выпростал руку, пытаясь ухватить его за торчащие лохмы.

Внезапно, среди солнечного дня, палубу «Долорес» накрыла волна, окатив двух мужчин с ног до головы. Фыркая и отплевываясь, они расползлись в разные стороны, озираясь шалыми глазами. Вода оказалась грязной и пахла мерзко.

Шагах в трех, так же грязно ухмыляясь, стоял жилистый, загорелый парень в одних парусинных штанах, босой, но с серьгой в ухе. Пустое ведро в его руках вполне прояснило ситуацию.

– Английский собака, – медленно, с явным удовольствием, выговорил он.

Граф не рассуждал. Не оскорбленная гордость, а нечто другое: чистый, первобытный гнев накрыл его горячей волной и заставил рвануться вперед. Он совершил такой стремительный бросок, что матрос не успел отпрянуть. Цепь загремела, рука ухватила тощую босую ногу испанца, и Эльсвик, что было силы, дернул ее на себя. Парень выронил ведро, вскрикнул, падая, и, не целясь, лягнул воздух. Следующий пинок попал графу в челюсть, и тот чуть не выпустил пленника, но шотландец держал свою цепь наготове и скрутил ею испанца с не меньшей ловкостью, но, пожалуй, с большим удовольствием.