Большие каникулы - Сергей Тимофеевич Гребенников

— А вы что, нормальные или того?..

Сережка даже покраснел от злости.

— В зоб хочешь за это?

Я не знаю, чем бы все кончилось, если бы его не позвали домой. Привязал Сережка Полкана на цепь, а сам в дом пошел. Заглянул я к ним во двор через щель в заборе. Будка Полкана находилась в самом конце двора. Проволока натянута от будки до калитки. Когда Сережка ушел к себе в дом, я через выломанную доску в заборе позвал Полкана. Пес медленно подошел ко мне. У меня был кусок хлеба, я нес его своему Франту в конюшню, но решил отдать Полкану. Кинул я хлеб. Он, как фокусник, клацнул зубами, и хлеба как не бывало. Полкан лизнул мне руку, как будто хотел сказать спасибо. Пригляделся я к нему и заметил на носу большую царапину и запекшиеся капельки крови. Он от времени до времени лизал царапину языком. «Наверняка, — подумал я, — это у него после драки с котом». Попросил я у Полкана лапу. Он мне ее дал. Стал я гладить руками его лапу, а он тут же лег на траву и хвостом повиливает. Я спросил: «Кто же это тебя так?» Он стал поскуливать, глазами своими умными моргать и грустно на меня глядеть.

Вот тогда-то я сказал Полкану: «Ничего, друг, ничего, скоро приду к тебе с аппаратом ПШИК-1, и мы поговорим с тобой по душам».

Ушел я домой. Забрался на чердак и стал думать о Полкане. Я решил узнать все-все про этого пса, а уж когда узнаю, то поговорю с Сережкой по-своему (хотя Бобриков очень здоровый). Слышу, кто-то взбирается ко мне по лестнице… Показалась голова Вилена, а после и Семен забрался ко мне на чердак.

Семен и Вилен улеглись на соломе. На чердак залетела стрекоза. Мы поймали ее и по очереди стали глядеть друг на друга сквозь прозрачные крылышки. Семка задал вопрос:

— Зачем стрекозе прозрачные крылья? Почему они не такие, как у жука?

— У жука тоже прозрачные, только у него еще есть толстые футляры для крыльев, — сказал Вилен.

— Крылья у стрекозы прозрачные для красоты, — утверждал я.

Поспорили о стрекозе.

Потом я показал ребятам написанное Бобриковым объявление. Сообща решили, что Сережке следует всыпать за кошку, собаку и за голубей. Вписали это в свой план.

Ребята! Вы спрашиваете меня: как обстоит дело с нашим музеем боевой славы и что же это Кумач так и не помог нам с помещением?

Стоп, ребята! Его не обвиняйте. Он просто не хотел, не подумав, говорить: «Будет, ребята, сделано». Сложно в совхозе отвоевать помещение… Но мы знаем, что он ставил этот вопрос на совещании у Георгия Степановича Дзюбы. Заседание тогда затянулось за полночь. А теперь сообщаю вам: будет у нас помещение, скоро будет! А Семкин сарай мы под филиал оборудуем.

Как видите, Кумач есть Кумач! Вот вам и Синий Воробей!

Пригласили мы его посмотреть на экспонаты. Кумач разглядывал их внимательно, кое что в блокнот записал. Нам сказал: «Молодцы!»

Вдруг Кумач увидел на стенде сапоги, которые дед Лагутин принес нам в музей как важную ценность, и спросил:

— А это что такое?

— Сапоги деда Лагутина, — ответил Семка. — он в них до самого Берлина дошагал.

Алексей Кумач как-то странно пожал плечами. Долго разглядывал дедовы шкрёботы.

— Ничего они не видели, — сказал. Кумач и убрал дощечку с надписью.

— Да как же так? — возмутился Семен. — Он же нам сам рассказывал!

— Снимите их, — потребовал Кумач. — Это дед Лагутин пошутить вздумал. Видите, внутри голенища штамп стоит: «Артель «Красный луч». 1977 год».

Семка ахнул.

— Ну ладно… Мы это запомним, сказал Вилен и швырнул сапоги в угол сарая.

— А мы ему поверили, — с обидой произнес Семка.

Обманул нас дед Лагутин. А тут как-то встречаем его веселенького, он проходил мимо в коричневых босоножках. Подмигнул он нам и спрашивает:

— Ну как? Скоро вы мне замену дадите заместо «бывалых»? А то ведь в босоножках мне несподручно щеголять.

Заманили мы его в сарай. Вилен спрашивает деда:

— А в каком году Берлин брали?

Дед задумался, стал на пальцах считать. На руках пальцев не хватило, он посмотрел на свои босоножки и добавлял к своему счету те пальцы, которые из босоножек торчали. Потом махнул рукой.

— Да какая, — говорит, — разница, в каком году. Ведь до Берлина все же дошли!

Вилен показал внутри голенища штамп.

— А это что?

Дед растерялся, стал шаркать босоножками по деревянному полу, начал выкручиваться:

— Это ошибка. Я не те сапоги вам отдал, перепутал, значит. А те, фронтовые, настоящие, я вам завтра принесу, честное слово!

Вилен зло смотрел на деда.

— Вот, гляди, дед Лагутин! — Вилен вынес сапоги из музея, раскрутил их у деда перед самым носом и швырнул через забор. Шмякнулись они в пыль прямо на середине улицы. Дед взъерепенился, замахал руками.

— Вы что? Музейное добро швыряете?! — а потом рассмеялся.

— Ушлые вы. Правильно сделали, — сказал дед Лагутин и тихонько пошел со двора. У калитки остановился, задумался и даже слезу смахнул. Сказал, не поворачиваясь к нам:

— Не надо мне замены, я и в босоножках прохожу. Зато ноги не потеют. Ух ты! — И пошел дед вдоль улицы Зеленой, качаясь и пританцовывая.

Вот такой казус произошел. А пристройку к библиотеке уже делают. Кумач — Синий Воробей помог.

А. Костров.

Голубая звезда

Здравствуй, Иван! Позавчера мы были в ночном: Вилен, Семка и я. Николай Иванович Турбин поинтересовался, отпустят ли нас родители в ночное?

Нам не пришлось долго их уговаривать. С Николаем Ивановичем всегда отпустят.

Цокают копыта по мягкой проселочной дороге. Я ехал на своем Франте, Семен — на Резвом, а Вилен — на Искре. Солнце спряталось за рощу. Подбирался вечер. Где-то вдалеке слышалась протяжная грустная песня. Пели её на украинском языке — «Звезды мои, звездочки». Ехали мы вдоль реки. С противоположного берега женский голос кого-то настойчиво звал: «Степка, иди домой! Тетя Фрося из города при-е-ехала! Привезла тебе курточку на «молнии»! Бе-еги до-омой ско-орей!»

А с нашего берега раздалось в ответ: «Не ври-и! Дубасить меня будешь за по-одсолнухи! Только это Мишка Ко-о-о-льцов их переломал, а не я-а-а-а!»

Семен взглянул на меня, засмеялся:

— Готовится этому Степке горячий ужин, если он клюнет на курточку с «молнией»! Ночуй, парень, на нашем берегу и никуда не ходи.

— Далеко еще, Николай Иванович? — спросил Вилен.

— А ты