Дядюшка в законе - Валерий Гусев

В это время из дома вышел молодой парень в кожаной куртке прямо на голое тело. На шее его висела тонкая золотая цепочка - видно, на толстую еще не награбил. Лицо у него было совершенно обычное - так, сельский паренек, добродушный такой, даже синеглазый.

– Чего надо-то? - миролюбиво спросил он, щелкая семечки. - Заблудились, что ль?

– Нам надо, - тоже спокойно и по-деловому ответил я, - бригадира воронцовской группировки. Не помню его кликуху, - это я постарался сказать очень небрежно. Мол, столько у меня таких бригадиров - где уж их всех запомнить.

– Ну я бригадир. Семечек хошь? Жареные.

– Спасибо, - сказал Алешка и подставил ладони.

Парень запустил руку в карман широченных спортивных брюк и высыпал Алешке щедрую горсть.

Похоже, с ним мы легко сговоримся.

– Так чего прискакали-то? - повторил парень свой вопрос.

– Мы от дяди…

– Какого еще дяди?

– Нашего. Дяди Феди.

– А на хрен он мне сдался? - Парень лениво щелкал семечки, роняя шелуху себе под ноги. А мы свою культурно в горсточки собирали.

После такого вопроса мы с Алешкой артистично изобразили сперва недоумение, а затем крутое возмущение.

Алешка попыхтел-попыхтел, а потом спросил меня так, будто этого парня вообще не было, не только рядом:

– Чего с ним делать?

Тут уж парень запыхтел: как же, его, такого крутого, какие-то малявки запугивают! А он еще им семечек подарил!

Алешка вытянул из моего кармана папин мобильник и потыкал в кнопки (на слух я уловил, что он набрал на одну цифру меньше, чтобы не было соединения). И протянул его мне.

– Дядь Федь, это племянник беспокоит. Мы в Воронцове. У Пашки Стрижа. Что? Дядь Федь, он капризничает. Говорит, мне никакой Гусь не указ…

Пашка не то что пыхтеть, он даже дышать перестал. Ну и нарвался, дошло до него. Пацаны-то не простые - и кличку его знают, и Федю Гуся дядькой зовут! Вот это влип!

Он сделал испуганное и виноватое лицо и замахал руками, разбрасывая по двору семечки. Я посмотрел на него и сказал в трубку:

– Дядь Федь, он обознался. И признал себя виновным.

Пашка ретиво закивал головой, признавая и свои ошибки, и мою правоту.

– Хорошо, дядь Федь, все объясню.

Я «отключил» мобильник.

– Вы бы сразу сказали, что от Гуся, - пробормотал Пашка. - А чего он вас прислал-то?

– На него менты опять наезжают. Не хочет он своими людьми светиться. А с нас что взять? Пацаны и пацаны.

– Это верно, - согласился Пашка.

– Дядя просил передать: наезд на конюшню отставить…

– Так он же сам велел, - растерялся Пашка. - Нас на коней послал. Егора с его братвой - на таксистов. Чтой-то я не врублюсь.

– Передумал, - многозначительно объяснил я. - Не понял, что ли?

– Ну да… Менты…

– Так что ты Егорке передай тоже: все пока отменяется. А тебе с твоей воронцовской бригадой он велел заготовить сена для конюшни. Сказал, что лошади нам нужны сытые и здоровые.

– Понял. Сделаем. Давай-ка мобильник, я Егорке звякну.

Звякнул, объяснил.

Мы попрощались и вернулись к магазину. Мама уже ждала нас. Очень оживленная:

– Мальчики! Какую прелестную брошечку я здесь углядела! Чудо! - И она показала нам эту «брошечку». В виде бабочки.

Мы угостили маму семечками и не стали ей говорить, что точно такие «брошечки» она давным-давно могла углядеть в любом киоске нашего пансионата. И в три раза дешевле…

О ПОЛЬЗЕ КЛАССИКИ

Домой мы поехали другим путем. Тот же дед у магазина объяснил нам, как добраться до пансионата покороче:

– Ехайте прямо, на горку. А тама - мимо церкви, и будет вам гладкая шоссейка. Аккурат в самые ворота своего пенсионата упретесь.

Мы поднялись на горку, с которой открылся прекрасный неоглядный вид на озеро и наш «пенсионат», но никакой церкви не обнаружили. Но, объехав какие-то развалины, поросшие лопухом и крапивой, в самом деле выбрались на шоссейку. И по ней со звоном и цокотом копыт вернулись в пансионат.

Маму мы высадили у нашего домика - любоваться милой «брошечкой», а сами поехали на конюшню.

Там нас окружили взволнованные извозчики и конюхи, но мы их быстро успокоили и пообещали, что впредь такое не повторится.

Ну они, конечно, обрадовались, но этого им было мало. И один из них, немного смущаясь, спросил нас:

– А вот нашим конкурентам, водителям то есть, как бы кто бы помог. - Это он так намекнул. - На них какой-то Егорка с горки наехал. Мы, говорит, обеспечим охрану вашего транспорта за ваши денежки. А то, говорит, у всех машин все время будут шины прокалываться. Вот кто бы им помог, а?

Алешка усмехнулся, небрежно так, и объявил:

– Мы на полпути не отдыхаем. Наши танки грязи не боятся.

Похоже, его не очень-то поняли, но тут прибежал паренек из гаража и радостно сообщил, что и «против нас репрессии отменяются».

– Вот и хорошо, - сказал главный извозчик. - Видать, и от бандитов бывает польза. - И пожал нам руки. - И бандитские дети бывают хорошими.

Этого еще не хватало. У меня было чувство, что я попал то ли в жидкое болото, то ли в вязкую паутину. Лешка угадал мое состояние (наверное, то же самое чувствовал) и сказал по дороге домой:

– Терпи, Дим. Зато сколько мы с тобой уже справедливости наделали.

Вот именно - наделали.

В общем, в плохом настроении я завернул в библиотеку. Хотелось успокоить свою совесть чем-нибудь добрым и вечным.

Библиотекарша встретила меня с еще большей радостью. Ей было приятно, что современные дети интересуются не только жвачкой.

– Я обратила внимание, - сказала она, - что вы увлеклись Отечественной войной двенадцатого года. И сделала вам подборку интереснейших воспоминаний ее участников. Минуточку. - Она исчезла за шторкой, а когда появилась, ее не было видно из-за громадной стопы книг. Только краешек панамки сверху и мягкие тапочки снизу.

– Вот! - Книги бухнулись на дрогнувший столик.

А у меня ноги тоже подкосились. Немало, оказывается, в мире доброго и вечного.

В библиотеке я просидел долго. И не зря. Не заметил, как увлекся. Особенно мне понравились очерки об одном русском офицере по фамилии Фигнер. Это был, можно сказать, наш первый Штирлиц. Он прекрасно говорил по-французски, переодевался в форму французского офицера и заманивал отступающие отряды Наполеона в засаду, где их ждали сабли гусар и вилы мужиков.

И вот тут-то меня словно кольнуло в одно место. Снова заиграло в голове слово «Воронцово». И я вспомнил, что впервые оно встретилось мне у Толстого, в «Войне и мире». И вот снова - в воспоминаниях об отважном Фигнере. Я даже выписал для себя один отрывок: