Скрипка Страдивари, или Возвращение Сивого Мерина - Андрей Мягков

В дверь позвонили, очевидно, прибыла «скорая», надо было идти открывать, но Марат Антонович, увлеченный размышлениями о взаимоотношениях с собственным сыном, желания покидать насиженное кресло не выказывал. Пришлось Мерину взять инициативу на себя.

— Пойти открыть?

Твеленев не сразу понял вопрос, обрадовался.

— А есть?

— Что есть?

— Хоть что.

— Я говорю — дверь открыть?

— Зачем?

— Звонят.

— Разве? A-а, да, — он вмиг погрустнел, — Нюша откроет.

Но звонки продолжались, никакая Нюша ничего не открывала, и Мерин вышел в тускло освещенную прихожую.

Удар по голове был не сильным, но настолько неожиданным, что он не устоял на ногах и рухнул, больно ударившись об острый угол стенного шкафа. Кто-то навалился на него сзади и неслабыми руками прижав к полу, зашипел в самое ухо:

— Ты кто такой, дядька? Тебе что от него надо? Ты зачем его спаиваешь? Ему вредно!

Сотруднику отдела МУРа по особо тяжким преступлениям понадобилось употребить все свое умение, чтобы в столь неожиданно возникшей ситуации через считанные секунды оказаться победителем: он рывком перевернулся на спину, коротко ударил напавшего ногой в живот и уже из положения сидя заехал ему в челюсть. Тот отлетел к противоположной стене и затих.

В дверь продолжали настойчиво звонить, Мерин поднялся, поправил на себе разорванную одежду, зажег свет. В углу, свернувшись калачиком, полулежал молодой парень. Ладонью он прикрывал лицо, на ковер сквозь дрожащие пальцы капала кровь — очевидно, целясь в скулу, Мерин ненароком захватил и нос противника.

— Лежи пока, открою, потом разберемся. — Он повозился с незнакомыми запорами, распахнул дверь.

— В чем дело?! Вы что, с ума сошли? Вызвали «скорую» и не открываете? Что случилось? Вы кто? — Трое в белых халатах, не уступая друг другу дорогу, ворвались в помещение.

— Я из уголовного розыска, — Сева полез в карман за удостоверением, — тут на днях произошла кража…

— Да знаем мы, знаем, а не открываете-то почему? Что с тобой, Герард, — ахнул один из «халатов», нагнувшись над безмолвно скрюченным молодым человеком. Тот зашевелился.

— Нормально все, идите к деду.

— У вас кровь на лице!

— Нормально.

«Халаты», испуганно оглядываясь, потопали в кабинет Антона Игоревича: по всей видимости, география помещения была им хорошо знакома. Мерин нагнулся над Герардом.

— Ну что? Жив?

— Помоги до ванной. Зря ты так — убить мог.

— А ты не зря?

— Они к деду цепляются, чтоб скорей помер.

— Кто «они»?

— Все. Помоги, говорю. Темно. Не вижу ни хрена.

Герард действительно являл из себя жалкое зрелище — видимо, от испуга Мерин не рассчитал силы: из носа струйками текла кровь, ноги подкашивались, его швыряло из стороны в сторону, как матроса на палубе попавшего в шторм суденышка. Вместе они доковыляли до ванной комнаты.

— Справишься один?

— Не отпускай «скорую»: по-моему, сотрясение. — Он опустился на колени и, ухватившись за край унитаза, сунул туда голову.

Мерин вернулся было в кабинет Марата Антоновича — тот громко храпел, неудобно уложив лицо в разбросанные по столу рукописи.

В прихожей топтались «халаты».

— Бумагу вы подпишете?

— Какую бумагу?

— О вызове — какую! О нашем приезде. Квитанцию. Где Твеленев?

— Какой Твеленев? — не понял Мерин.

— Герард — какой! Где он?

Из ванной донеслись недвусмысленные, усиленные раструбом унитаза звуки освобождающейся от излишеств утробы. «Халаты» переглянулись.

— Это он?

— По-видимому.

— Что он там делает?

— Блюет, должно быть.

Пожилой врач клинышком бородки кивнул санитару в сторону ванной, тот скрылся за дверью.

— Подпишите вызов и время прибытия, нам без этого нельзя. — Он достал авторучку, протянул Мерину. — Вот, возьмите.

— Как он себя чувствует?

— Кто?

— Антон Игоревич.

— Лучше нас с вами. Во всяком случае в данную минуту гораздо лучше своего внука. — он все той же бородкой ткнул в сторону ванной комнаты.

«Внука?!» — чуть не вырвалось у Мерина, но он вовремя сдержался.

— Скажите, доктор, у него со слухом все в порядке?

— У композитора? Абсолютно.

— А со зрением?

Врач недоуменно повернул к нему бородку.

— Вас как по имени-отчеству, молодой человек?

Мерин представился.

— Всеволод Игоревич, у Антона Игоревича и со слухом, и со зрением, и с памятью, равно как и со всеми прочими органами внутренней секреции, поверьте мне, старому эскулапу, полный порядок. Лучше бывает только у пациентов вашего возраста. У него, к сожалению, совесть пошаливает: измучил и нас, и родственников. Но это уж, как говорится, область нетрадиционной медицины.

Дверь ванной комнаты распахнулась: санитар держал под руки белилообразного Герарда.

— Что с ним? — свой вопрос врач сопроводил кивком бородки в сторону висевшего на санитаре молодого человека.

— Лежать надо. Похоже, мозг. Оклемается. Куда его?

Все три халата одновременно посмотрели на Мерина.

— Я не знаю… Он что, не может говорить? Он в сознании? Герард, — Сева попытался приподнять его голову, — ты здесь живешь? — Тот, не открывая глаз, промычал что-то нечленораздельное. — Я не знаю, куда его… Не знаю… давайте вот в эту комнату, что ли… — Он открыл ближайшую от него дверь, помог «халату» перенести «тело», уложить на диван.

— Если вдруг что — звоните нам или 03 или по мобильному, номер есть у товарища композитора. — Доктор кивнул бородкой в направлении твеленевского кабинета.

— Что вы имеете в виду — «вдруг что»? — испугался Мерин. — Что «вдруг»?

— Ну мало ли. Все мы под небом ходим. — Старый эскулап сардонически улыбнулся, указав при этом бородкой на потолок, затем ею же кивнул коллегам в сторону входной двери — такая, видно, у него была привычка — использовать бородку в качестве указателя направления, — и все три «халата» растворились в глубине коридора.

Следующие часа два Мерин прикладывал к голове покалеченного им Герарда холодные водяные компрессы, перекапывал аптечку в ванной комнате в поисках обезболивающих препаратов, чистил унитаз, тщась вернуть совмещенному санитарному узлу его порушенное Герардом благовоние… Занятия не из приятных, но не оставлять же «умирающего» на произвол судьбы: а вдруг действительно «вдруг что». Тем более, когда еще может предоставиться такая счастливая возможность — осмотреть квартиру без всякого разрешения на обыск? А поудивляться было чему. Комната, в которой, к радости сотрудника МУРа, не быстро приходил в себя какой-то очередной Твеленев, представляла собой помещение с очевидными даже при беглом взгляде следами недавнего грубого внедрения и надругательства. Судя по висящим на стенах фотографиям, комната принадлежала семейству Заботкиных: кроме Тошки во всех возможных возрастах и невозможных ракурсах были еще два выцветших портрета среднего возраста людей, очевидно, Надежды Антоновны и ее мужа Аркадия Семеновича. Пять плотно зашторенных окон выходили на Тверскую улицу. В простенках между ними когда-то висели картины — подтверждением тому служили умело вделанные в бетон крюки. Напротив окон в хаотичном порядке стояла хорошего желтого цвета (карельская береза?) мебель: полупустой платяной шкаф с распахнутыми дверцами, две напольные жирандоли с оставленными какими-то тяжелыми предметами глубокими вмятинами на верхних плоскостях, овальный, больше похожий на кресло, диванчик и возле него на боку, словно летящий вверх тормашками, ломберный столик, пианино с вырванными «с мясом» подсвечниками, опрокинутые кресла… Даже большой, из того же желтого дерева, по всей видимости, нелегкий диван — ныне герардово ложе — был выдвинут чуть ли не на середину комнаты. Изящно изогнутая, на резных ножках, целая нетронутая многоярусная «горка» с хрусталем смотрелась среди общего раздрая обиженной девственницей.