Столетняя война - Жан Фавье

Для тех, чье процветание основывалось на производстве самого престижного сукна, это стало тяжелым ударом. Брюгге, Ипр, Гент, Дуэ, Сент-Омер, Руан пережили спад. Аррас перешел на выпуск гобеленовых тканей на станке с вертикальной основой, широкий сбыт для которых обеспечивало производство изысканной мебели. Парижское сукноделие просто-напросто исчезло: последние столичные ткачи перебрались в соседние бурги, за ворота города, своего главного рынка сбыта, но за пределы досягаемости двух главных зол, бремя которых они уже начали ощущать: налогов в городскую казну и цеховой регламентации.

Всколыхнув европейский рынок сырья, шерстяная война ускорила уже начавшиеся изменения. В условиях, когда на английскую шерсть больше не приходилось рассчитывать, а Англия начала развивать промышленность, изделия которой еще долго будут ориентированы только на местное потребление, на материке над большими городскими сукнодельнями легко взяло верх ремесло маленьких городков, не имеющих столь давнего авторитета, и деревень. Надо было обходиться шерстью фламандских, нормандских, провансальских и лангедокских баранов. Мелких сукноделов это не смущало, пусть эта шерсть действительно была хуже английской. Вскоре Франция откроет для себя достоинства шерсти кастильских мериносов: да, ее волокна были короче и жестче, чем у шерсти, к которой приучили французских фабрикантов англичане, но условия испанского скотоводства сделали из нее дешевое сырье, лучше приспособленное к новым потребностям покупателя. Изделия будут хуже качеством, но разнообразней. Ведь люди хотели именно перемен.

Этот промышленный подъем в деревнях, в мелких центрах, как Монтивилье в Нормандии или Дендермонде во Фландрии, и в районах, где не столь давняя традиция меньше сковывала инициативу фабрикантов — так было в Брабанте, а вскоре и в Голландии, — предоставил капиталистам новую сферу деятельности. Его вдохновителями стали торговцы как сырьем, так и готовой продукцией, вкладывающие деньги в технологическую цепочку, где для изготовления штуки сукна в течение шести месяцев требовался труд пятнадцати-двадцати разных ремесленников. Тканье, сукноваляние, обезжиривание, вытягивание, две стадии стрижки, окраска и операции по окончательной отделке — все это предполагало наличие координатора. Распоряжаясь запасами, разбираясь в далеких рынках и зная о колебаниях спроса, купец-фабрикант привносил в сферу промышленности непременную гибкость торгового предприятия.

Тогда, в середине XIV в., о фламандском сукне уже почти не было речи. Сукно из Ипра пока некоторое время сохраняло престиж, особенно «большое синее» (grand bleu), которое на высшем уровне роскоши нарушало однообразие красных и коричневых тонов. Еще встречались сукна из Дуэ, шерстяные ткани из Сент-Омера. Но городская Фландрия уже не играла первую скрипку, и сукно из фламандских деревень больше не экспортировали. Отныне верх над ней взяли Брабант, Нормандия и Средняя Франция.

Самым изысканным считался брюссельский шарлах, затем шли знаменитые коричневые сукна, «морская волна» (pers), зеленые и фиолетовые сукна из Брюсселя и Мехелена, яркость которых придавала красоты затянутым пурпуанам и свободным сюрко. В моде были черно-зеленая ткань из Монтивилье, мраморная из Лувьера и «балар» (balart) из Льера. Руан, Париж, Онфлёр, Лувен, Намюр поставляли сукна, которыми не гнушались ни графы, ни советники, ни банкиры. Своей известностью обладали и менее прославленные ткани, как провенская «пестрая» (mêlé), которой, возможно, недоставало оригинальности, но которая не относилась к заурядным сукнам.

Все это не имело никакого отношения к тканям, в которые одевались средний бюргер, оруженосец с небольшим доходом, ремесленник без клиентуры. Существовало бесконечное множество сукон второго разряда — черных и коричневых, серых и полосатых. Сукна из Берне, Эврё и Пон-де-л'Арша, из Фалеза и Сен-Ло, из Бомона-на-Уазе и Бове, из Уорика и Куртре, из Динана и Синт-Трёйдена годились для обычной, ничем не примечательной теплой одежды. В новом ассортименте легких шерстяных тканей, который допускала мода, находилось место и для саржи из Байё, Валансьена или Лотарингии, и для кисеи из Реймса или Оверни, и для грубой шерстяной ткани (bure) из Ле-Веле.

Но вот на европейском горизонте появился новый опасный конкурент — флорентийское сукно. Тосканская, прежде всего флорентийская промышленность, работающая на английской шерсти благодаря укреплению морских связей между Италией и странами Северного моря, опирающаяся на могучую финансовую и торговую инфраструктуру флорентийских компаний, очень быстро преобразила всю экономическую карту Европы. Франция не сможет не принять это в расчет. Тосканские сукна ворвались на уже взбаламученный рынок как раз, когда для французских сукон итальянский рынок закрылся. Из-за итальянского рынка под угрозой оказался восточный. Это будет сильно беспокоить Жака Кёра. Но в ближайшее время этот дисбаланс в торговле с Востоком мог сказаться лишь на поступлениях благородного металла, которыми питались большие торговые потоки.

Торговые пути

Эти большие потоки по большей части определялись дорогами, то есть средствами передвижения. А дорожная карта за два-три поколения успела сильно измениться. Моста, построенного на реке Ройс в 1237 г., было достаточно, чтобы началось регулярное движение через ущелье Сен-Готард, до этого труднодоступное. Теперь Милан был напрямую связан с Базелем. В то же время открылся путь через Симплон, соединивший Ломбардию с долинами Соны и Мозеля. Наконец, через перевал Бреннер появилась новая дорога между Ломбардией и Венецией, с одной стороны, и Австрией и Баварией — с другой, отныне магистральная дорога, соединившая Верону с Аугсбургом.

Путь из Италии в Германию, соединяющий Восток с Северным морем, теперь проходил по Средней Германии и по Рейну. Благодаря фактической монополии больших западных ущелий, таких, как Большой Сен-Бернар и Мон-Сени, до сих пор он шел через долину Роны, Бургундию и Шампань, через Фландрию. Большой торговый путь, еще в 1310 г. вдыхавший жизнь в Вале и Морьенн, за тридцать лет потерял три четверти значимости.

Все перевозки, еще происходившие по южному пути через долины Роны и Соны, который оживляло присутствие в Авиньоне папской курии, почти не касались внутренних дорог Французского королевства. В то время как торговая активность шампанских ярмарок снижалась, росла активность двух ежегодных ярмарок в Шалоне-на-Соне — «теплой» в конце августа и «холодной» в период поста, поощряемых ловкой политикой герцога Бургундского Эда IV.

Большой западный путь, превращавший шампанские ярмарки в средоточие европейской торговли, в другое время можно бы защитить, сыграв на постоянстве людских привычек. Ведь столько купцов уже два века бывали на шести ярмарках в Труа, Провене, Ланьи и Бар-сюр-Об! Сколько договоров «о защите ярмарок» было гарантировано сначала графскими, а затем королевскими судами! А сколько было произведено обменов! Но времена изменились. На дорогах Франции стало небезопасно, а гарантия Валуа пока не стоила гарантии Капетингов. Ограбят вас на берегах Роны, и кто будет с вами разбираться…

Деловые люди уходили отсюда в поисках другого дела, которое в конечном счете больше подходило для них, чем шампанские ярмарки с их цикличностью. Главным финансовым центром королевства они сделали Париж. Он же был и крупнейшим потребительским рынком, а также лучшим центром перераспределения. Сиенцы и флорентийцы поняли это при Филиппе Красивом, лукканцы с трудом внедрились туда при первых Валуа. За ними последовали миланцы, генуэзцы и жители Асти.