Божьи куклы - Ирина Горюнова

– Тебе понравилось?

– Да, сильная вещь. Знаешь, в мире все так просто: главная действующая сила – любовь, но она же и главный разрушитель. Спрашивается, где же гармония?

– У кого где. Каждый человек ищет свою точку равновесия в мире и балансирует на ней.

– Какая точка баланса у тебя, Ася?

– Это сложно выразить словами. Понимаешь, она где-то внутри тебя, неосязаема, скорее, интуитивно предвидима, как что-то внезапно наступившее. Думаю, что она может меняться с возрастом, с изменением твоих ценностей, чего-то еще.

– Я пока не нашел свою точку баланса. Старые ценности ушли, а новых еще нет.

– Ты найдешь.

– Постараюсь.

– Дрошик, я же на самом деле ничего не знаю. Скажи мне, почему?

– Ась, давай потом. Я сам должен еще понять, как все произошло.

– Ладно, извини.

– Просто все было неправильно с самого начала. Я не хотел осознавать, как много ты для меня значишь. Испугался. Испугался той силы, с какой ты любила меня, и силы, с какой любил я, того, что, если ты вдруг уйдешь, я умру. Поэтому решил уйти первым, не дожидаясь ада, но тем самым обрек себя на него сам.

– Глупый ты.

– Знаю. Теперь знаю. Ведь уже поздно?

– Поздно, Дрошик. Прошло столько лет. Все изменилось. Я стала другая. Ты всегда хотел меня видеть сильной и уверенной в себе. Теперь я такой стала. У меня есть муж, ребенок, я их очень люблю.

– Ася, прости меня.

– Ничего, Дрошик, все хорошо.

– Прости за то, что той хрупкой тургеневской Аси больше нет.

– Это жизнь, Дрошик. Не переживай. В наш век тургеневские барышни не выживают.

– Давай на днях куда-нибудь сходим?

– Давай.

– Я пройдусь еще немного один. Ладно?

– С тобой все будет в порядке?

– Да.

– Ладно. Пока, Дрошик, звони. – Ася поцеловала его в щеку, помахала на прощание пальчиками в прощальном жесте и ушла.

Андрей долго смотрел ей вслед, пока она не скрылась в подземном переходе метро. «Мы, как птицы, садимся на разные ветки…» – вспомнились ему слова знакомой песни. Как невыразимо жаль того, что вернуть невозможно. Андрей сел на лавочку, стоящую в конце аллеи, в каком-то уединенном ответвлении. Голые ветки колючего кустарника отделяли его от редких прохожих. В глазах отражался свет тусклых фонарей. Прошлое мелькало перед глазами. Вот Ася: робкая, стесняющаяся, с доверчивым лицом, влажными глазами, в расширенных зрачках ее вопрос, на который нет ответа. Вот ее выгнувшееся дугой от страсти изящное тело, с запрокинутой белоснежной шеи стекает вниз маленький золотой крестик, а губы слегка разомкнуты и устремлены к нему. Вот она уже на кухне, с распущенными волосами, сидит в его рубашке, поджав под себя босые ступни, и осторожно, мелкими глотками пьет обжигающий чай, а ее глаза лукаво поблескивают, словно у расшалившегося щенка, который не может остановиться, заигравшись. Вот она в работе, с бухгалтерскими документами, сосредоточенно деловая, строгая и собранная, словно натянутая в тетиву лука стрела. Вот еще… еще… еще…

Вот она уходит с их последнего свидания, окончательно поставившего все точки над «i». Стройная, прямая спина, чуть замедленный шаг, словно в ожидании того, что все еще можно вернуть, остановить… Вот Ася в белом платье: выходит замуж. Ее рука покоится на сгибе локтя будущего мужа, и сердце Андрея непроизвольно сжимается тоской и ревностью, а руки мнут букет роз, не замечая, как их острые шипы впиваются в ладони, оставляя еле заметные красные точки по линиям жизни и любви… Вот его сумбурное пьяное признание в любви, просьба вернуть все, простить и холодный Асин голос: «Нет, это уже невозможно. Я больше не люблю тебя, но мы можем быть друзьями, если хочешь. К тому же у тебя прекрасная, милая жена, и она ждет ребенка. Ты не имеешь права так поступить с ней. Если ты сделаешь так один раз, я буду ждать, что и в другой раз, со мной, ты сможешь так же».

А вот Ольга: тоже робкая, тоненькая, чистая, религиозная. Андрей вспомнил, как они ходили вместе на службы, ставили там свечи к иконам, как его охватывал восторг и желание стать лучше, дать своим будущим детям ту нравственную чистоту, от которой все становится светлее в мире. Строгие лики на иконах, молитвенно сложенные руки, атмосфера чего-то высшего… Покаяние… Причастие… Радость оттого, что стал наконец отцом. Сын – первый, потом второй. Крестины. И уже позже, гораздо позже их обдуманное, полное торжественной величественности венчание. Их обеты. «В горе и в радости…» Мы не смогли, мы несовершенны, слишком греховны и эгоистичны, слишком мелочны. Надо сходить в храм. Андрей понял, к чему интуитивно стремилась его душа: очиститься от скверны. Надо попоститься, почитать молитвы и пойти в храм.

Картинка сменилась другой. Вот Ольга приходит с работы. Дети виснут на ней, соскучившись. Резкий бабий окрик: «А ну в постели, по кроватям! Я кому сказала, дрянь! Марш отсюда!» Вот она шлепает младшего сына по губам за бранное слово. Он съеживается, в глазах испуг и боль. По губе медленно, тихой струйкой течет кровь, но он не плачет, с трудом сдерживая слезы: боится, что мать накажет сильнее. Вот она отвозит детей к бабушке с дедушкой, возвращается домой поздно, лениво потягиваясь и мурлыча, как кошка. В глазах усталое сытое выражение. Она поспешно идет в душ, моется, а потом быстро ложится спать, надев предварительно пижаму: «Извини, я так замоталась. Устала страшно». В очередной раз: «Извини, болит голова. Мигрени замучили», «Что-то пошаливает сердце», «Ах, давай в другой раз»… Звонки «по работе», вальяжные голоса мужчин… У первого сына астма. Сдали его на полгода в лесную школу. Приезжали не на каждые выходные – у Ольги не было сил, но зато были дела. У младшенького – синдром гиперактивности, надо заниматься больше разными предметами, воспитывать усидчивость и внимательность, водить в кружки… Какие кружки, секции? Нет времени. В голову стала закрадываться странная мечта – вернуть Асю. Любой ценой. Надо написать роман. Метафоричный, но такой, чтобы все срослось. Реализовать мечту на бумаге, оформить мысль в слова, облечь фантазию в плоть, тогда тонкие грани бытия визуализируются, переплетутся в нужном направлении и все получится. Обязательно получится. Но роман закручивался куда-то не туда. Откуда-то вылезли древние греки, галеры, боевые корабли. В амбразурах – пушки. На берегу дивный сад, в котором обитает дриада, фея его грез. Она пьет нектар, выращивает прекрасные цветы, у которых почему-то алчные и склизкие рты, сжирающие бабочек и насекомых, приклеивающие к своим лепесткам их тоненькие ножки и поглощающие заживо. Фея плачет. А рядом две греческие армии сшибаются в бою, пытаясь отвоевать прекрасную Елену. Та хохочет, глядя с крепостной стены, как умирают за нее герои, вспарывая друг другу животы. Елена поглощает теплые сердца падших, окровавленным ртом крича: «Еще! Еще!» Елену надо убить! Но дописать роман не было сил…

На работе полный швах – сокращение штатов. Ольга вне себя:

– Ты собираешься работать? По-твоему, я одна должна тянуть этот груз? Ничтожество. Ты не мужчина. Ты не способен ни на что. Что ты сделал? С работы гонят, музыкант ты тоже никудышный. Алкоголик чертов, все время пиво хлещешь, скоро будешь такой же, как твоя мамаша, которая в запое по этажам голая бегает!