Рыба моя рыба - Анна Игоревна Маркина

что они друг другу наговорили… Ведь любила же она его раньше, любила, а значит, может быть, до сих пор; просто отошла ненадолго, чтобы лбами перестать биться.

Он нажал кнопку звонка.

Дверь открыл несвежий, крупный мужчина без футболки.

— Вот, — Иван протянул ему пакет с сырками.

Тот взял их с недоверием:

— Дочки сказали, что вы можете зайти… Сколько я вам должен?

— Да нисколько, — развязно улыбнулся Иван. — Дочки? А я уж думал, что это жена у вас такая огого! Молоденькая.

— Жена умерла в прошлом году. Машина сбила. Там, у магазина, — мужчина сделал рассеянный жест рукой то ли в направлении магазина, то ли просто в направлении утраты. Он уже собирался закрыть дверь, но остановился и нерешительно добавил: — Вы это… Спасибо вам, конечно, но больше чтоб я вас с моими детьми не видел! 

Иван спустился по подъездной прохладе. В голове и в сердце у него разрасталась пустота, похожая на пустоту в барабане, по которому бьют деревянными палочками. Домой не хотелось. Он вернулся к качелям и достал телефон.

Коррупция

Было время — меня дразнили «командиром звездочки». Шутили над моей ребячливой принципиальностью. Говорили — такая хорошая, аж тошнит. 

Мы вели богемную жизнь: просыпались к полудню, учились, работали кое-как; кто-то висел на шее у предков или любовников. А к вечеру мы впадали в безумие: лезли ко всем со своими виршами, пили, буянили, прелюбодействовали. Мы читали стихи в клубах и библиотеках, в школах и домах престарелых. Еще — на фестивалях меда и пожарских котлет. Как-то на городском празднике нам выдали ящик абрикосов в качестве гонорара за выступление — мы размяли их в десятилитровой кастрюле с дешевым игристым и всю ночь бродили по улице с этой кастрюлей, скандируя: «Абрикосы в шампанском, абрикосы в шампанском!». Каждый второй называл себя футуристом и наследником Маяковского, каждый третий — символистом (в качестве «Башни» приспособили квартиру Гришиной бабушки в Сокольниках). Многие пили беспробудно, а потом гордо пересказывали свои приключения — как убегали от ментов, соблазняли поклонниц, дрались с бомжами — все это сопровождалось цитатами из классики и рассуждениями о своем высоком призвании. Как слепые, мы шарили по лицу жизни жадными руками, пытаясь узнать ее. Это была молодость, это было по-своему красиво. 

Несколько лет в нашей компании я исполняла роль морального компаса. Я мирила подравшихся, пускала к себе пожить бесприютных, одалживала деньги, варила похмельные супы и проповедовала правду и умеренность. Из вытрезвителей в первую очередь звонили мне. Гришина бабушка в первую очередь звонила мне. Даже брошенные друзьями девушки звонили мне. Это льстило.

Иногда мы ездили на писательские семинары и форумы. Это была тьма кромешная и веселая. Редакторы журналов там проворачивали наши стихи через мясорубку, и мы потом запивали горе канистрами коньяка, которые везли с собой более опытные участники. В полутемных коридорах гостиниц мы спотыкались о голых пьяных девушек, сраженных наповал критикой на семинарах. Но в конце концов нас все-таки начали где-то публиковать и приняли в какие-то союзы.

Тут я с ней и столкнулась. С Химерой, которая сторожила русскую жизнь. 

Старший товарищ взял меня с собой получать творческую стипендию. Мы собирались ее отметить в подвальном буфете ЦДЛ. Сумма была хорошей, можно жить пару месяцев, если не кочевряжиться. За эти стипендии шла подковерная возня среди молодых литераторов: чтобы такую заполучить, надо было попасть в тайные списки — кто их составлял и на каком основании — неизвестно. И вот очередь дошла до моего товарища. Мы поздоровались с горбоносой секретаршей и сказали, что мы счастливые получатели государственных даров. Секретарша оглядела нас скептически, как будто государственных даров мы были не достойны. И, вынув здоровенный полиэтиленовый пакет с наличкой, отсчитала половину оговоренной суммы.

— Остальное — на нужды Союза, — пояснила она и спрятала пакет. 

— Надо бороться за свои права! — возмущалась я, когда мы, поджав хвосты, бежали к метро со своими стипендиальными обрезками.

Выяснилось: борьба писательского пролетариата за полные стипендии разгоралась периодически, но затухала с первыми жертвами бюрократического произвола. Борцы за правду просто исключались из списка стипендиатов в следующем году, а их разочарованные стенания в соцсетях все равно никто не слушал. Все всё знали, всех всё устраивало.

— Ну и гори оно синим пламенем! — решила я. — Тогда мне и не надо! 

С этих пор меня начала преследовать коррупционная лапа. 

Я выиграла поездку в Финляндию. Это было в те райские времена, когда страны еще не обтянулись колючей проволокой и не смотрели друг на друга с угрозой. Я написала конкурсное эссе на тему «Почему я хочу в Финляндию?» и выиграла у финского посольства недельный тур на двоих. Радость мою уравновесила скорбь: состарился мой загранпаспорт. Срок изготовления нового — месяц, а мне следовало сдать документы на визу в течение десяти дней.  О, северные красоты, вы почти скрылись за холмом!

В коридоре отделения МВД вилял длинный хвост пестрой очереди. Я в нем сидела, и сидела, и сидела… И в конце концов взбесилась, влетела в кабинет начальника и вдохновенно прокричала хвалебную песнь северным соседям, их соснам и лотереям. 

— Я буду вам оооочень благодарна! — подытожила я монолог о сердце, ищущем финских берегов. 

Начальник буркнул: посмотрим. Я уже утихомирила сердце и подготовила его к разочарованию. Но через неделю мне позвонили: можно было забрать паспорт. Я встала в особую, дополнительную очередь (кабинет №2). Особая очередь двигалась быстрее — грустные старушки из основной очереди смотрели на нашу очередь враждебно. Меня пригласили в широкий кабинет, к одному из столов. Женщина покопалась в документах, извлекала из них мой свеженький красный загранник и стала крутить его в руках.

— У вас ведь были особые обстоятельства? — задумчиво спросила она и выдвинула ящик стола.

Я опять спела песнь о финских берегах и лотереях.

— Мы специально ускорили процесс в вашем случае, — сказала женщина. 

Я благодарно затрясла ей руку и горячо поблагодарила.

— Не всем так везет! — она раздраженно выдернула руку, поглядев на меня так, будто интеллектом я не превосходила пенек в лесу.

Челюсть ящика чуть ли не отвисла от моего простодушия.  

— Я вам так благодарна, — ответила я со счастливой улыбкой. — Спасибо вам огромное!

Две минуты работница стола крутила в тюрьме своих пальцев мой новенький паспорт и смотрела исподлобья. Две минуты я глядела на нее с радостью, во все тридцать