Война на уничтожение. Что готовил Третий Рейх для России - Егор Яковлев

После этого умеренная благожелательность Запада быстро сменилась демонизацией. Уже первая война Русского царства с частью Европы – Ливонская – рассматривалась как война цивилизаций. В ходе её расцвели теории о принадлежности русских к разрушительному дьявольскому этносу, во всём уступающему европейцам, кроме жестокости и садизма. Европейские писатели вроде поляка Станислава Сарницкого рассказывали, что московиты это не что иное, как библейский народ Мосох, который, согласно предсказаниям пророка Иезекииля, принесёт неисчислимые бедствия, прежде чем будет уничтожен гневом Господа[142]. Ветхозаветный Мосох должен был прийти с севера из земли Магога, чтобы разрушить Иерусалим и погубить Израиль. В реалиях XVI века под Израилем понимался весь христианский мир, в первую очередь Западная Европа, и жителям Кракова, Праги и Нюрнберга казалось, что на их глазах сбываются зловещие пророчества Священного Писания.

Атмосферу ужаса в Европе поддерживали «летучие листки» вроде «Письма ужасного и страшного врага-московита Королю Польскому». В нём московский князь, угрожающий благочестивому польскому монарху, назван фантастическим именем Нефталинио. По мнению учёных, это была аллюзия на библейских нефалимов – гигантских монстров, врагов богоизбранного народа. В сочинении протестантского пастора Пауля Одеборна Иван Грозный представал маньяком, который отрезает уши, губы и нос тем, кто проиграл ему в шахматы. По словам историка, «здесь содержатся довольно рискованные аллюзии: образ отрезанных губ, носов и ушей тесно связан с эсхатологическими пророчествами пророка Иезекииля. Отсюда и до отождествления Ивана IV с Антихристом было недалеко»[143].

Наряду с сатанизацией России в Европе раскручивался мотив её азиатизации. Не оправдавшая надежд Европы Русь всё более и более отождествлялась с Татарией. Этому немало способствовало участие этнических татар в составе русских войск, пришедших в Ливонию. На одном из этапов войны бывший казанский царь Шигалей (Шах-Али) вообще был царским главнокомандующим. Видя мусульман в рядах московской армии, Европа испытывала культурный шок. Пропагандисты тут же использовали возможность увязать противника с привычным образом христианского врага – турками. В «летучих листках» воины Ивана Грозного часто изображались в турецкой одежде и с турецкими кривыми саблями, а сам царь – в платье турецкого султана[144]. Эти обстоятельства повлияли на появление живучего европейского мифа о русских как об азиатах.

Присутствие автохтонных народов в московской армии подводит нас к разговору о русской колониальной модели, которая представляла собой прямую противоположность модели англосаксов. Вековым принципом русского движения было не общество, которое исключает, а «общество, которое включает», инкорпорация миров во всём их многообразии, а не присоединение голой земли с зачисткой населения. Русское царство формировалось как империя, куда все новые народы входили с тем же сословным положением, что они имели до присоединения. Государи сразу признавали автохтонов своими подданными и делегировали им те же права и обязанности, что и всем прочим. На их земли распространялась та же система административно-территориального управления, что и на старые великорусские области. При этом русская модель законодательно сохраняла за туземным народом ту землю, которую он уже занимал на момент инкорпорации в Русь. По закону русские колонисты могли селиться только на свободных территориях.

О значении этого шага Москвы пишет современная исследовательница:

Интересно, что Соборное уложение 1649 года разрешило автохтонам приносить присягу царю по тем обычаям, которые были приняты у них в народе. Браки с жителями новоприобретённых территорий поощрялись, вскоре они стали рядовым делом и не могли считаться предосудительными. Потомки туземной знати легко вошли в элиту Русского царства, а потом и Российской империи. Так, тунгусские правители стали русскими князьями Гантимуровыми, калмыцкие – дворянскими родами Калмыковых и Дундуковых, от татарских мурз произошли Державины, Карамзины, Урусовы, Ростопчины, Аракчеевы. Представители этих фамилий часто не оставались на землях предков, а, в отличие от латиноамериканских метисов, делали блестящую карьеру в имперских столицах – Москве и Петербурге.

Очень важно, что туземцы никогда не использовались Русским царством как рабы. России оказался чужд колониальный расизм: с коренными народами могли воевать подчас жестоко и кроваво, но их никогда не считали низшей расой или животными.

Показательны в этом смысле известные строки А.С. Пушкина:

Крупнейший национальный поэт первой половины XIX века не считает своё творчество предназначенным для «расы господ», оно для всех. Очень характерным словом здесь выступает малозаметное «ныне» относительно «дикого тунгуса». Оно означает, что тунгус дик только сейчас, но надлежащие просвещение и образование сделают его таким же культурным, как и представители других этносов. Это вытекало из поддержанной православием установки русской культуры, что каждый может изменить свою жизнь: пути совершенствования и спасения не закрыты ни для кого. Между тем отношение современных Пушкину англичан к аборигенам Австралии не оставляло им шанса когда-либо перестать быть «обезьянами». В этом видится кардинальная разница двух мировоззрений.

Этническое смешение европейцев с туземцами не могло быть адекватно понято и принято в Европе, особенно в той её части, что испытала сильное влияние кальвинизма. Европейцев ужасал факт мирного и равноправного общежития славян с народами Азии. Особенно очевидно это становилось в ходе европейских войн с участием России. Присутствие в рядах армии Александра I башкирских полков, которые сражались в своей национальной одежде и были вооружены луками, шокировало Наполеона. Отступая, французская армия рассказывала, что по её пятам идут дикие азиаты, которые питаются человеческой плотью и, как отмечал генерал А.Н. Раевский, «особенно охочи до детей». «Правда, что одежда и вид башкирцев, которые в сие время входили в город, – продолжал Раевский, – поразили немцев. Но вскоре невинное простосердечие сих “людоедов” совершенно рассеяло всякое сомнение»[147].