Выживший. Роман о мести - Майкл Панке

Двадцатого марта Гласс, придя в контору судоходной компании, застал там группу мужчин, столпившихся над объявлением в «Миссури репабликан». Уильям Эшли собирал отряд охотников за пушниной для похода к верховьям Миссури.

Через неделю Гласс получил письмо от конторы «Росторн и сыновья»: ему предлагали место капитана на судне, курсирующем между Филадельфией и Ливерпулем. Вечером четырнадцатого апреля он в очередной раз перечитал письмо и, бросив его в огонь, еще долго сидел у камина, глядя, как обращается в пепел последний след его прежней жизни.

На следующее утро Хью Гласс отплыл из Сент-Луиса вместе с капитаном Генри и трапперами пушной компании Скалистых гор. В свои тридцать шесть лет Гласс не причислял себя к молодым и, в противоположность многим юнцам, не считал, что ему нечего терять. Решение отправиться на запад не было ни опрометчивым, ни насильственным – Гласс, как всегда, сделал выбор вполне осознанно. Однако объяснить такое решение он не мог даже самому себе: мотивы он не столько понимал, сколько смутно чувствовал.

В письме брату он написал: «Затеянное предприятие манит меня с невероятной силой, я никогда такого не испытывал. Я уверен, что делаю правильный выбор, хотя не смог бы объяснить причин».

2 сентября 1823 года, после полудня

Гремучая змея по-прежнему лежала на поляне недвижно, в полусонном состоянии переваривая добычу. Хью Гласс, не выпускавший ее из виду с тех пор, как пришел в себя, вдруг вспомнил о еде. Жажду он успел утолить у родника, зато теперь навалился голод, острый и нестерпимый. Сколько дней пролетело без пищи – раненый не помнил. Руки дрожали от слабости, поляна плыла перед глазами.

Хью осторожно пополз к змее, все еще живо памятуя о кошмаре. Остановившись от змеи шагах в двух, он здоровой рукой подобрал камешек размером с орех и запустил им в змею – та не шевельнулась. Тогда Гласс выбрал камень побольше, с кулак, и подполз на расстояние удара. Змея, почуяв неладное, сонно дернулась было к укрытию, однако Гласс успел обрушить камень ей на голову и бил до тех пор, пока змея не издохла.

Теперь предстояло ее распотрошить. Хью оглядел лагерь: сумка лежала у края поляны. Добравшись до нее, он вытряхнул содержимое: ружейную ветошь, бритву, бисерное ожерелье с парой орлиных лап и медвежий коготь длиной в ладонь. Гласс оглядел коготь, на конце которого толстым слоем застыла кровь, и бросил его обратно в сумку, недоумевая, откуда он там взялся. Ветошь теперь сгодится разве что на трут, а вот бритва пойдет в дело. Лезвие, правда, слишком хрупкое и как оружие бритва бесполезна, но другие применения ей найдутся – например, снять кожу со змеи. Кинув бритву в сумку, Гласс перебросил через плечо ремень и пополз обратно к змее.

Над окровавленной змеиной головой уже кружили мухи, однако Гласс предпочел осторожность: он однажды видел, как отрубленная змеиная голова впилась челюстями в нос щенка, решившего на свою беду ее обнюхать. Гласс положил поперек змеиной головы длинную палку и прижал ее левой ногой. Правая рука почти не действовала из-за боли в плече, но кисть двигалась сносно – зажав в пальцах бритву, Гласс перепилил ею шею змеи, а потом той же палкой отбросил голову за поляну.

Ведя бритву от шеи вниз, он начал разрезать змею вдоль брюха. Лезвие быстро тупилось, каждый дюйм давался все труднее. Вскрыв брюхо, он выбросил внутренности и вновь вернулся к шее – на этот раз он срезал бритвой чешуйчатую кожу, обнажая мясо, нестерпимо аппетитное на голодный взгляд.

Вгрызаясь в змеиное тело, он рвал его зубами, будто кукурузный початок, и наконец отодрал кусок мяса – жесткого и упругого, не поддающегося зубам. Гласс проголодался так, что даже не вспомнил о ранах, и по глупости проглотил кусок целиком, не разжевывая. Тот камнем застрял в горле, от боли Гласс подавился, зашелся кашлем и чуть было не задохнулся, однако в конце концов кусок благополучно прошел в желудок.

Наученный первым опытом, Гласс весь остаток дня отковыривал бритвой мелкие куски жилистого мяса, разминал их между двух камней и осторожно проглатывал, запивая родниковой водой. На трапезу ушла уйма сил и времени, и все равно, даже добравшись до хвоста, Гласс остался голоден. А со следующей едой ему и вовсе придется помучиться: вряд ли добыча придет к нему так же легко.

При последних отблесках дневного света он внимательно оглядел кончик змеиного хвоста – трещотку с десятью щитками, по одному на каждый год жизни. Гласс прежде никогда не видел десятилетних гремучих змей и теперь задумался о том, каково ей было десять лет жить и преодолевать опасности, а потом случайно, по глупой ошибке, оказаться беззащитной перед врагом – и вот уже лежать мертвой, сожранной чуть ли не раньше, чем остановилась кровь в жилах. Он отрезал хвост и перебрал щитки, как бусины на четках, а потом бросил хвост в сумку. На память.

Темнело. Гласс завернулся в одеяло и лег спать.

Сон был некрепок и мучителен. Утром Хью проснулся ослабшим от жажды и голода, раны немилосердно болели. Ему предстоял путь, о котором он боялся даже думать – путь до форта Бразо. Триста пятьдесят миль. Хотя бы по миле за один переход. Первой целью Гласс поставил добраться до Гранд: когда трапперы сворачивали от реки к поляне, Гласс был без сознания, но из разговоров Фицджеральда и Бриджера он знал, что река где-то рядом.

Стянув с плеч шерстяное одеяло, раненый отрезал от него бритвой три полосы. Одну он обвязал вокруг левого, здорового колена, которым будет упираться, когда поползет. Двумя другими полосами обмотал кисти рук, оставив пальцы свободными. Свернув остатки одеяла, он затянул концы длинным ремнем сумки и перекинул одеяло с сумкой на спину, зацепив ремень за оба плеча, чтобы не занимать руки.

Напившись в последний раз из родника, Гласс пополз с поляны. Впрочем, он не столько полз, сколько тащил за собой изувеченную половину тела: на правый локоть можно было опираться для устойчивости, но веса он не выдерживал, обездвиженная правая нога бесполезно волоклась по земле. Ногу Гласс пытался сгибать и разгибать, чтобы расслабить мышцы, но все усилия пошли прахом – нога оставалась нечувствительной, как бревно.

Вскоре он приноровился двигаться в приемлемом ритме. Правая рука служила исключительно для равновесия, поэтому основной упор приходился на левую, которую Гласс выставлял вперед, потом сгибал левое колено, затем подтягивался, таща за собой неподвижную правую ногу. Вновь и вновь, ярд за ярдом. Несколько раз он останавливался поправить одеяло и сумку: прерывистое движение ослабляло узлы, и Гласс не сразу приспособился крепить скатку так, чтобы она не спадала.

Вырезанные из одеяла повязки на руках и колене приходилось время от времени затягивать потуже, но держались они прилично. Зато Гласс недооценил трудности с правой ногой, которую приходилось волочить по земле: мокасины надежно закрывали стопу, но оставляли щиколотку открытой, и за первую же сотню ярдов Гласс успел стереть кожу в кровь – пришлось останавливаться, отрезать полосу одеяла и перевязывать ногу.

Путь вдоль ручья до реки Гранд занял почти два часа; руки и ноги болели от непривычных и потому изнуряющих движений. Оглядев старые следы отряда, Гласс покачал головой, не понимая, каким чудом индейцы их не заметили.