Ловушка - Алексей Николаевич Загуляев

погладив Павла по шевелюре. — Так непривычно. Но седина тебе идёт. Как-то ты возмужал даже. А чего у тебя машина не в гараже? Я было в гараж сунулась, а дверь открыть не смогла. И правда что ли маньячишь по ночам?

— Да там завалено всё по потолок старыми вещами. Руки не дошли освободить под машину. Пойдём в дом. Ты, наверное, проголодалась. Сообразим какой-нибудь лёгкий ужин.

— Пошли.

***

С женщиной в доме время для Павла побежало быстро. Даже призраки будто испугались её присутствия, ни разу за следующие семь дней больше не побеспокоив ни криком, ни скрипом, ни красной лампой в окне напротив.

Павел снова стал просыпаться в три ночи и до восьми утра испещрял бумагу неудержимым потоком сюжетных поворотов романа. Свою благожелательность он передал даже са́мому лютому из своих героев — полтергейсту. Получалось, что шумный дух просто испытывал безответные чувства к дочери многострадального семейства, которая никак не хотела с ним играть и всячески избегала его внимания. Дух даже задумал прервать своё призрачное существование от избытка неразделённых чувств и подсказал девочке способ, которым можно от него избавиться раз и навсегда. И девочка уже собиралась сделать это, когда вдруг поняла, что это неправильно, что полтергейст — всего лишь дикое необузданное создание, жаждущее быть любимым и нужным, что он тоже достоин получить возможность перейти на сторону света. И… В общем, Павел сам удивлялся этому направлению своих мыслей. По первоначальному замыслу роман должен был стать обличением человеческой трусости и двуличия, когда творимое общественное благо возможно лишь в рамках относительного благополучия самих благодетелей. Но стоит только настоящей опасности переступить личные границы добросердечных граждан, как тут же они обрастают шипами, отстраняясь от ситуации и заботясь лишь о себе.

Кате новый сюжет нравился куда больше. Между купаниями на озере и приготовлением обедов она взяла на себя функции секретарши Стеллы, перепечатывая текст с бумаги на экран монитора. Получалось это у неё довольно медленно, но Павел и тому был рад. Роман близился к завершению — и он в любом случае успевал до сентября переслать его издателю, который, надо отдать ему должное, перестал беспокоить бесконечными намёками на поджимающие сроки.

Но если бумажные чувства близились к своему финалу, то чувства настоящие, поселившиеся в этом доме с приездом Кати, стали только набирать оборот. Их мимолётная связь из прошлого заиграла новыми красками. Теперь оба они были в меру мудры, в меру страстны и в меру могли отдавать отчёт своим поступкам. И ничто не препятствовало тому, чтобы близость их из платонической переросла спустя восемь дней в телесную. Со смерти жены Оксаны прошло уже достаточно времени, а у Кати, насколько мог понять Павел, постоянного партнёра в городе тоже со времени их разлуки так и не появилось.

Павлу казалось, что наконец-то всё наладилось в его жизни. Появление в доме Кати он воспринял, как награду за перенесённые в последнее время муки. Всё до сих пор непонятное, как, к примеру, встреча с несуществующим лейтенантом Павловым, стало представляться ему сном. А что? Нервы ведь были напряжены настолько, что присниться могло всякое и перепутаться потом с явью. Он не просто думал об этом — он себя в этом убеждал, будто вживался в образ некоего безумца, идущего по границе, отделяющей иллюзию от реальности. Людям свойственно убеждать себя в том, что чего-то не было на самом деле в их прошлом, или, если и было, то совсем как-то иначе, с нюансами, которые могли бы их оправдать. Они же ведь не злодеи и не сумасшедшие, все читали «Муму» и «Каштанку», знают, где хорошее и где плохое. Просто временами бывают слабыми. Будто бы слабость оправдывает любую ошибку… Загнанное на самое дно души, сомнение неприятно скребло и скрипело, отдаваясь у Павла в голове шумом. И только когда он брал в руки бумагу и начинал писать, шум утихал, уступая место чужим эмоциям, становящимся на пять часов как бы его собственными.

В одно такое утро, в половине восьмого, когда Павел поставил точку в своём романе, он вышел на веранду, рассеянно улыбаясь и до конца не веря в успешное завершение работы. Жара даже с утра не хотела отступать. Открытые в доме окна не спасали от духоты, а холодное пиво организм уже не вмещал. Павел подошёл к своему любимому креслу и увидел какую-то открытку. Так ему показалось. Может быть, в душе он ждал уже поздравлений со всех концов страны. Он взял её в руки, всмотрелся… И сердце ушло в пятки. Нет, нет, нет. Только не это снова! Какого чёрта?! Почему именно сейчас?! Так не должно быть! Открытка оказалась фотографией. Фотографией, на которой был объят пламенем автомобиль его покойной жены. Фотографией с места той самой аварии, которая разделила его жизнь на «до» и «после», и о которой он всё это время старался не думать, старался вычеркнуть из своей памяти, как вычёркивал неудачные куски текста из романа. На обратной стороне вкривь и вкось, словно пятилетним ребёнком, было написано: «Вот попомни мои слова, вернётся». Холодный пот выступил у него на лбу. Руки задрожали, и показалось, что на улице теперь не плюс двадцать, а минус сорок.

Павел, словно во сне, снова вернулся в дом, вынул из ящика ножницы и стал со злостью кромсать фотографию, складывая обрезки в аккуратную кучку на столе. Из своей спальни в это время вышла Катя и уже больше минуты испуганно на него смотрела.

— Паша, — чуть слышно говорила она. — Паша, что с тобой? Что ты делаешь, Паша? С тобой всё в порядке?

Он посмотрел на неё непонимающе, скривился половиной лица в улыбке и произнёс:

— Они всё знают.

— Кто они? Что знают?

— Они всё знают, — повторил Павел. — Они не оставят меня в покое. Что же мне делать, Оксана?

— Павел! Приди в себя! Я Катя. Что ты такое говоришь?

— Катя? — на секунду взгляд Павла сделался ясным. — Ты чего тут? Ах, да. Катя. Мне нужно… Я сейчас. Ты только не уходи. Я сейчас.

И Павел бросился прочь из дома. Сел в машину. Вдавил педаль газа в пол и помчался по дороге на город. Ему казалось, что машина едет слишком медленно, будто прицепили к ней сзади целый вагон с пассажирами. А ему надо успеть. Куда успеть? Куда? Словно его кто-то звал, а имени и места встречи не подсказал. Справа промелькнула деревянная вывеска, подвешенная на цепь: «Дорога на город». Странно. Видимо, какой-то шутник распорядился здесь её установить. Раньше он