Блестящее одиночество - Людмила Пятигорская

Бальзамир взял лом, поддел крышку гроба, которая, тут же поддавшись, соскочила вместе с гвоздями, и гроб, будто волшебный Сезам, раскрылся.

В гробу, трогательно скрестив на груди руки, с улыбкой на окоченелых устах, лежало очаровательное создание. Оно было одето, как к свадьбе, в белое кисейное платье. Маленькие ступни обтягивали розоватые атласные туфельки. Длинные русые волосы разметались по смертной подушке. Брови, несмотря на улыбку, были немного насуплены, словно девушка силилась понять что-то важное, да все не могла. Сомкнутые веки как бы слегка подрагивали. А на виске вздулась, точно пульсируя, сиреневатая жилка. «Какое прекрасное было лицо», — тихо сказал Бальзамир, склонившись над умершей.

Степан впился в девушку взглядом, и ему виделось, будто душа в усопшей все еще теплится, ждет разрешения. И он с жадностью проникал в эту тайну, в это осунувшееся лицо с точеными скулами и остреньким носиком.

Было невыносимо душно. Степану почудилось, будто от тела пошел легкий слащавый дух. «Ё-моё… — врезался Восковой. — А ты говорил — мужик…»

Бальзамир помолчал. «Говорил, говорил, — невозмутимо, хотя с некоторой долей досады сказал он. — И на старуху бывает проруха. Что ж тут такого, помилуй, странного?» И, стрельнув в Пиздодуева взглядом, добавил: «Оно, пожалуй, и к лучшему».

«Голубчик!» — он прикоснулся к руке Степана. Пиздодуева передернуло. Из-под берета пот лил ручьями. «Не в службу, а в дружбу. Будьте любезны, сгоняйте, голубчик, налево, вниз, вперед и направо — в подвал. И там им скажите, что операция завершилась полным провалом. И еще им скажите, что это и кстати, что всплыл другой вариант, скажите, первоначальный, и что в качестве этого варианта я вас к ним посылаю. Запомните? Не ошибитесь. А дальше сами увидите, что они на это вам скажут и что предпримут. Уж заодно и Сыркина вашего повидаете, он там у них парится. Ну давайте, давайте, жмите, а то скоро светать начнет». Пиздодуев навалился на дверь и с адским петельным стоном выехал в коридор. В коридоре было свежо и прохладно. Степан, выкатив глаза из орбит, истерически, ртом, задышал.

Первым порывом было — бежать. Бежать сломя голову, пока станет сил, покуда несут ноги. Но ноги не слушались и вместо двери с табличкой «эвакуация лягушатников при пожаре» понесли его, как было предписано, налево, вниз, вперед и направо — в подвал. Он несся не на своих ногах и почти плакал: «Ну что же ты со мной делаешь, Мирон Миронович? Ведь не спасать тебя я иду, а гибнуть вместе с тобой!» И взором воображения он вдруг увидел, как лягушатники жарят Мирона на большой сковородке, переворачивая его с боку на бок крюками, Сыркин уже обуглился, подгорел, но о Степане — молчок, ни слова, и только полные муки глаза обращены к вывернутому изнанкой небу. Вот какая картина представилась Пиздодуеву по дороге. «Мирон, Мирон, я уже здесь! Я близко!» — закричал что есть мочи Степан и еще припустил.

«Мудила», — сказал Бальзамир Восковому и даже хотел ему врезать, но, задумчиво постучав кулаком по заскорузлой ладошке, не стал. «Я предупреждал? Предупреждал. Сидеть тихо. Пасть на замок. С наблюдениями и выводами вперед не лезть». — «А чего ты взъелся? А чего я сказал? Только сказал, на кой, мол, девицу приволокли и что мужик на Пиздодуя похож». — «Похож! — Бальзамир расхохотался, загудели листы железа, мелко вибрируя. — Так это он, голубчик, собственной своей персоной и есть! Кому же еще и быть? Да я, если хочешь знать, как только он из-за могилы к нам вышел, сразу его узнал. Спугнуть только боялся — драпанет со страху-то, думаю. Хоть он и помнит, поди, мало, зря, что ли, в компот подмешивали. А ты воду мутить! Опознавать! У меня новые планы насчет Пиздодуя забрезжили, да вот девица карты смешала — видать, не судьба ему землю шагами мерить». Восковой не поверил своим ушам: «То есть как „это он и есть“? Так почему же тогда? — и вдруг заорал, не щадя глотки: — Так чего ж ты его, бля, отпустил?!!! Чего ты его отпустил?!!!» — Восковой в отчаянии заметался.

«Кто отпустил? — изумился шеф. — Я его к нашим отправил. Работу свою пацаны знают. Снарядят молодца в дорогу…» — «Так ведь уйдет, как пить дать уйдет!» — и Восковой кинулся было вон. «Не мельтеши, — сказал Бальзамир. — Не уйдет. Видал, когда я между строк о Сыркине вставил, как он затрясся, затрепетал? На это памяти у него станет, компот — не компот. У них с Сыркиным „дружба“ случилось. Вот и пошел товарища выручать, потому и на кладбище к нам прилип, и в штаб увязался. Ну да что я тебе толкую, тебе не понять. Для этого, брат, сердце иметь надо».

«Эй, ребята, у вас там базар надолго?» — раздался осипший глухой голосок, голосок треснувшего колокольчика. Заговорщики оборотились. Девушка сидела в гробу, облизывая пересохшие губы.

Подвал

До подвала Степан добежал, но зачем вот бежал, забыл. За последние дни — который уж раз! Что-то стряслось с его памятью — болезненные провалы, в которые он падал, как в бездну. И все же он постучал в безымянную дверь. «Если хотите, входите», — ответили изнутри.

«Добрый день, — сказал Пиздодуев. — Вот я и пришел». В предбаннике сидел Секретарь и пальцем по бумаге строчил. «Ничего себе день, — сказал он, не поднимая головы. — Половина четвертого, утро, скоро светать начнет. Тряхнулись уж совсем, ни сна, ни покоя. Думают, если из второразрядного лучинария, так сутками ишачить могу. Да хоть бы из ведмодрария, черт их дери! А у меня тоже есть утомляемость, сколько чернил ни пей. Да, да, я никого не боюсь, так им и передайте — у него, мол, тоже есть утомляемость». — «Кому передать?» — вежливо осведомился Пиздодуев. «А все равно, вот кто вас сюда прислал, вот тому и передайте». — «Простите, но я не помню, у меня что-то с памятью», — виновато сказал Степан. «Ну и ладно. Это у нашего брата бывает — опоят чем для секретности, весь и резон. Берите жоподержатель и садитесь. Я сейчас допишу и займусь вами. Протокол допроса, понимаете ли, какой-то срочный. Все у них срочное, а толку-то?!» — «Какой жоподержатель?» — спросил Пиздодуев, растерянно озираясь. Письмоводитель медленно поднял слезящиеся чернилом глаза. «А как же вы себе представляете — без жоподержателя? Что-то я такого не слышал. Вы, собственно, из каких будете? Из инкубаторских? Из навозных? Подклеточных?» И, рассмотрев Степана придирчиво: «С первого взгляда вас от человека не отличишь. А-а-а-а… — смекнул он, — может, из заграничых? Усовершенствованных? Из Кокляндии к нам приехали? В слизисто-опыляющую командировку? Или по другим каналам — одуровонным?» — «Может быть, я не знаю», — разведя руками, признался Степан. «Простите, — и Пишущий в сердцах хотел ткнуть в просителя единственным своим пальцем, но палец потек, и на бумагу брякнулась клякса. — Я уж с вами и так и сяк, чудеса терпения проявляю. А вы мне зубы тут заговариваете! А у меня работа горит! Тут протокол, там пытаемый, Допрашивающий все бросил, в поликлинику на рогах ускакал, у него, видите ли, номерок к Консультанту по перегнойной шизофрении на три тридцать ночи, а пытаемый передрейфил, сознание потерял, Пытающий его и утюгом, и нашатырем, и дрелью, и так и этак, разозлился, и его можно понять, а тот ничего, будто спит, а этот долбоеб из поликлиники названивает, что, мол, провожают пароходы совсем не так, как поезда, и пусть он будет прав, пусть он будет тысячу раз прав, но мне-то что, мне-то его разговоры оттуда — что? У Пытающего вон смена кончается, а нового не подвезли, у них вакантных машин нет, что же мне, одному с тем, бесчувственным, оставаться…» — и Секретарь зарыдал чернильными густыми слезами.