Серебряный капкан для черного ангела - Марина Владимировна Болдова

говорить, потому что не знаю, где тебя носит! Макароны там совсем разварились…

– Воду слила? – Аглая, не отвечая, отправилась на кухню.

– Да, и масло положила, и перемешала. Ты от ответа не увиливай. Я слушаю тебя внимательно. – Берта взгромоздилась на высокий табурет.

– Я просто решила еще раз осмотреть место преступления, – спокойно пояснила Аглая.

Она не смогла рассказать всю правду. Повинуясь интуиции, или же оберегая дочь от еще одной неприятной новости. А возможно, умолчала о дыре в заборе потому, что не верила в причастность Мутерпереля к убийству Дмитрия. Не тянул он в ее воображении на преступника, а вот в то, что убил Лев Лапин, верилось легко! Аглая даже надеялась, что так и есть, а майор озабочен лишь тем, чтобы найти и наказать убийцу друга.

Только почему сейчас-то? А не двадцать с лишним лет назад, когда Дима внезапно пропал?

– У меня такое подозрение, что вы с Федором Николаевичем еще не все тайны мне открыли. Да, мам?

– Тайны? Да, тайны… а ты права, дочь, но только в одном: этот наш новый сосед – сплошная загадка. И пока он о себе не расскажет, от меня не добьется больше ни слова.

* * *

Глеб еще несколько минут наблюдал, как на открытой веранде дома Федора топтался, словно бы не зная, чем заняться, какой-то молодой мужик, скорее даже – парень. Не снимая с головы капюшона спортивной куртки, тот постоял, облокотившись на перила, потом перешел в другой угол, подтянулся на руках, уцепившись за балку, повисел несколько секунд и сел на перила, свесив ноги. Теперь Глеб видел его со спины: узкие плечи, ярко выраженная талия навели на мысль, что не парень это, наверное, а стройная девушка. Участок Марковых, находившийся сразу за владениями Федора, Глебу виден не был, но он почему-то решил, что незнакомец (или незнакомка?) смотрит именно туда.

Вновь подумалось, что нечисто что-то с завещанием Маркова-старшего. На памяти Глеба Осип Макарович сына любил, а вот поди ж ты – без наследства оставил. И хозяйничает теперь в доме посторонний семье Дмитрия человек – женщина по имени Аглая Лапина.

Информатором о делах поселка всегда была мать. И о том, что у дома Марковых теперь новая хозяйка, доложила она: «Я не знаю, почему Осип сделал наследником этого проходимца – приживалку Лапина, видно, совсем рехнулся. Люся, царство ей небесное, не позволила бы Диму оставить без родного дома, что бы там ни происходило между отцом и сыном. Но Бог все видит, прибрал прислужника вслед за хозяином. Только Димке все равно ничего не перепало, теперь усадьбой владеет Аглая, жена Льва, и ее дочь Берта. Темная история с их браком, откуда Лев эту женщину привез? Не местная она, точно!» Мать еще что-то говорила, но Глеб не слушал. Он тогда сразу вспомнил, как в их последнюю встречу Димка топтался возле родной калитки, ожидая, когда впустят.

Даже с Бертой Глеб был знаком мельком – помнил, торопился, Ксюшка тогда назвала имя девчонки, стоявшей рядом с ней у школьного крыльца, он усадил обеих на заднее сиденье машины, рванул с места. Водитель, который возил дочь в школу, заболел, вот и пришлось забирать ее самому. Всю дорогу на часы поглядывал, а потом вдруг бросил взгляд в зеркало заднего вида – две испуганные мордашки на него таращатся. Сразу по тормозам – черт с ней, встречей, подождут. Так и запомнил подружку дочери – глазищи на бледном лице, черные брови дугой и два хвостика из светлых волос, украшенные огромными бантами. Других встреч он не припомнит. Хорошо рассмотрел он девушку лишь на видео с выпускного бала их класса.

«Ксюха говорила, Берта – адвокат. Понятно, почему она сегодня о суде напомнила. Развод у Ксюхи должен был состояться с Павлом, а мне Ксюха даже ни намеком», – полоснула обидой мысль, заставившая его тяжело вздохнуть.

Нет, не стала Ксюха ему родной, но все равно жалко дуреху. Чего не хватало? Ни в чем не отказывал. «Испортишь девку… до беды недалеко…» – вспомнились в который раз упреки няньки Полины. Так это что получается, он в смерти Ксюши виноват?! Да нет же… она просто в мать пошла, такая же – без царя в голове…

Наверное, если бы Глеб не женился на Олесе, свои бы дети, а то и внуки были. Но не смог он тогда поступить иначе – грех сводного брата прикрыл. Жалеет? И не ответишь так сразу…

Глеб узнал, что у него есть младший брат по отцу, когда учился в выпускном классе. Рассказала об этом мать, отца тогда уже в живых не было. Оказалось, командированный в Самару, тогда еще Куйбышев, батя не удержался от соблазна и подкатил к какой-то местной красавице. Удачно, с первой попытки сделал ей ребенка, но узнал об этом лишь через несколько лет, во время еще одной командировки. По старой памяти навестив красавицу, он еще в прихожей наткнулся на крепкого мальчишку, обувавшего ботинки. Только глянул, сразу сердце екнуло – свой. Прикинув в уме, что мальчишка на вид как раз подходящего возраста, чтобы быть ему сыном, батя после ухода парня вытряс правду из его матери Валентины. Та сунула ему под нос свидетельство о рождении ребенка. Мальчик был записан как Василий Валентинович Голод. Женщина заявила, что в качестве мужа его, Валентина Голода, она не рассматривает, им, мол, и без него хорошо. Но помощь примет: растет Васятка быстро, лишними рубли от биологического папы не будут. Уехал тогда батя домой и сразу покаялся перед женой. Глебу решено было не говорить о брате – подросток, реакция могла быть резкой. Да, наверное, так и вышло бы… Батя умер от сердечного приступа: стало плохо за рулем, сознание потерял, машина слетела в кювет. До больницы не дотянули… Глеб учился в девятом, мать еле уговорила его не бросать школу, чтобы пойти работать. Вот тогда он и узнал о грехе отца. Не осудил, нет – мать не позволила. «Не очерняй память об отце, Глеб. Я простила, и ты прости. Пускай отец покоится с миром», – сказала она. Глеб простил. Или думал, что простил. Эту тему дома больше не поднимали, постепенно о существовании родственника он забыл.

Братец объявился, когда Глеб уже открыл свой первый ресторан. Это было в девяносто шестом, он запомнил этот летний день на всю жизнь. Они с Василием оказались очень похожи, просто две копии отца. Только взгляд брата не был таким добрым, как у бати. Пристальный такой взгляд, холодный, оценивающий.