Долгая дорога - Михаил Иванович Смирнов

бывало, что она забегала в мастерские, и Виктор, чумазый, выходил и подолгу стоял, смотрел, как она, изредка оборачиваясь, махала ему рукой, а потом скрывалась за поворотом, снова появлялась и опять исчезала, но всегда поворачивалась, чтобы взглянуть на него и улыбнуться. И мужики в мастерской посмеивались – женихом обзывали, а он не обижался, наоборот – радовался. А если Виктор бывал в правлении, тогда они вели торопливые разговоры ни о чём, но в то же время о многом. Взгляды, лёгкие касания и сердце начинало колотиться, места в груди не хватало, и они замолкали на мгновение, а затем опять говорили и говорили, пока не приходилось бежать или ехать по делам. Но наступал вечер, и они, куда бы ни шли, где бы ни были, потом всё же приходили на высокий обрыв реки. Виктор скидывал куртку, они присаживались и молча смотрели на тёмную воду, на яркий огонёк костра, светивший где-нибудь неподалеку на берегу, слушали, как разговаривали приезжие рыбаки, уставшие за долгий день, вон их машина стоит возле кустов, а рядом палатка темнеет, а вон там, если прислушаться, доносится скрип старого парома, перевозивший трактор. Уткнувшись в берег, паром недолго отдыхал, но, услышав сигнал машины или протяжный крик с противоположного берега, паромщик, дедка Артём, размахивая фонарём, зычно кричал в ответ – и снова паром отправлялся в свой привычный путь.

Они всегда уходили на любимое место, на высокий речной обрыв. За поворотом тропинки, если забраться на вершину, открывалось широкое пространство, окаймленное кромкой леса на противоположном берегу, а с их стороны, под лунным светом или фонарём паромщика серебрилась гладь реки.

– Прислушайся… – тихо сказал Виктор.

– К чему? – также шёпотом спросила Танечка и застыла, стараясь не шуметь.

– Послушай, как звучит ночь… – Виктор медленно обвёл рукой и притих.

У каждой ночи свои звуки, разнообразные, где-то резкие, а где-то приглушённые, но в то же время всё равно хорошо различимые. Вон там, возле берега, плеснула сонная рыба, а неподалёку глухо звякнул котелок или кружка. Наверное, рыбак поднимался, чтобы воды попить. В общем, какое-то завораживающее спокойствие было возле реки и над рекой. Время для них проходило незаметно. Они сидели, изредка шептались, ловили взгляды и, потупившись, краснели. И так просиживали до тех пор, пока не начинало светать, а трава покрывалась холодной росой. И тогда Танечка поднималась и, что-то тихо напевая, начинала кружиться в лёгком танце, не обращая внимания, что намокает лёгкая обувь и подол простенького платьишка. А он сидел и смотрел на неё: на худенькую и невысокую, на её тонкие и светлые косички с простенькими бантиками. Ловил доверчивый взгляд светлых глаз, и у неё такая радость, такое счастье было на лице, что Виктору хотелось обнять Танечку, такую маленькую и беззащитную, милую и родную, прижать крепко-крепко и никуда не отпускать…

И он не отпустил Танечку, когда поужинали и сидели в комнате, пили чай, а на улице загромыхал порывистый ветер, пробежав по старой крыше, и начался проливной дождь. Бабы Дуни не было, ещё с утра уехала погостить к родственникам в соседнее село и попросила, чтобы Танечка присмотрела за хозяйством и практикантом, как привыкла называть Виктора. И вместо того, чтобы пойти гулять, они остались дома.

Они сидели за колченогим столом, тихо шептались, посматривали на окна, за которыми порывистый ветер грохотал железным листом над головами, и прислушивались к неумолкаемому шуму дождя. Дождь хлестал в окно, и ручейки стекали по мутному стеклу, а затем порывы ослабли, и полетела медленная и мелкая морось, скрывая округу в туманной дымке.

А они сидели, пили чай из большущего самовара, который ловко вскипятила Танечка. Дули чай с баранками, с печеньками, с простенькими карамельками, но которые казались Виктору самыми вкусными конфетами, какие он пробовал в жизни. А потом уселись на кровать, где, бывало, вслух читали книги, а сейчас, не включая свет, шептались в темноте, касаясь друг друга, краснели, благо, что не видно было в тёмных сумерках. Неумело отозвалась на поцелуй Танечка – и тут же спрятала смущённое лицо. И снова потянулись друг к другу, всё крепче и жарче обнимаясь и целуясь, а потом всё и произошло, и Танечка осталась с ним до утра.

Наступило утро, и Танечка, оглянувшись на Виктора, потянулась к нему, хотела поцеловать, но передумала, опасаясь разбудить, едва касаясь, дотронулась до его губ и поднялась. Набросила платьице, на цыпочках вышла из комнаты и захлопотала на кухне. Тихо напевала, гремела чашками, ойкала, оглядываясь на дверь, и звякала ложками. А потом, когда всё приготовила и расставила на столе, позвала Виктора завтракать. И кружилась возле стола такая счастливая, такая яркая, что, казалось бы, вот оно, пришло настоящее счастье, о котором столько времени мечтал и ждал. Мечтал и наконец-то дождался и получил, но Виктор сидел на скрипучей табуретке, долго и задумчиво смотрел на Танечку и не мог понять, что с ним произошло ночью. Казалось бы, первая и настоящая любовь, первая девушка и женщина, нужно было гордиться, радоваться и беречь её, любить ещё крепче, но что-то щёлкнуло в душе и отключилось, оставляя какую-то пустоту. Непонятная пустота. Он глядел, но перед ним была не Танечка, на которую не только насмотреться, надышаться не мог с той поры, как приехал в деревню, как с ней встретился и пошёл за этим лучиком счастья. Не Танечка, к которой тянуло, за которой хотелось бежать сломя голову, догнав, обнять её и остаться с ней навсегда. Нет, это была не она… Сейчас, утром, как показалось Виктору, перед ним стояла ничем не примечательная, обычная деревенская девчонка. Он не мог понять, что с ним случилось, что произошло ночью, почему Танечка, за которой готов был пойти на край земли, вдруг превратилась в неприметную девчонку, какие постоянно встречаются в жизни на каждом шагу, мимо которых проходишь и не замечаешь. И уже нет той единственной, о которой мечтал, потух огонёк и исчез светлячок, нет единственной, ради которой нужно совершать безрассудства, можно горы свернуть, лишь бы она была рядом. И вот наступило утро, и сказка закончилась…

А Танечка продолжала напевать. Ничего не замечая, порхала вокруг стола. Старалась подсунуть ему лучшие кусочки или просто притронуться к нему: едва касаясь, едва задевая, провести по коротким упрямым волосам, а потом стереть пальцами лёгкую насупинку, что пролегла на переносице и едва заметно, всего лишь на мгновение, прильнуть к нему – это и есть счастье, ради которого нужно жить. Счастье, которое она искала и наконец-то дождалась.

После работы, едва наступал вечер, Танечка приходила к бабе