Всё изменила любовь - Лилиан Тревис

Эмили отломила кусочек шоколада и встала. Она обошла маленькую полянку, размышляя над тем, что стало ей известно. В Нигерии Берт вел какие-то дела, и Джеймс знал об этом. Что это были за дела? Вчера ее спрашивали об оружии… О контрабанде оружия…

У Эмили внутри все похолодело. Берт и Джеймс не могли быть причастны к преступлению. Они никогда не занимались торговлей оружием. Зачем им вмешиваться в нелегальный и столь рискованный промысел? Джеймс не испытывал финансовых затруднений, а вот Берт… он был с головой в долгах.

Нет. Берт не мог ввязаться в преступный бизнес. Ни при каких условиях. Исключено!

Хотя он совершал какие-то поездки за границу, о которых не распространялся…

— В лесу легче дышится, — раздался за ее спиной голос Джеймса.

Эмили вздрогнула. Она не слышала, как он к ней приблизился. Эмили повернулась, но старалась на него не смотреть, чтобы не видеть шоколадных глаз и твердой линии губ, неумолимо притягивавших ее взор. В памяти всплыл образ семнадцатилетнего юноши-бунтаря, бросившего вызов жизни и судьбе.

— Как тебе удалось разбогатеть? — спросила вдруг Эмили. — Чтобы купить даже одну нефтяную скважину, нужно целое состояние.

— Мой родной отец оставил мне кое-какие деньги. Потом, когда отчим получил травму, ему выплатили солидную страховку. Мы всей семьей выкупили акции одного из совладельцев.

— И со временем ты стал единственным хозяином?

— Точно.

— Значит, первоначальный капитал дала тебе семья? — подытожила Эмили.

Она видела замешательство Джеймса, но не могла поверить, что он мог заниматься чем-то противоправным.

— К тому же у меня имелись и собственные сбережения, Эмми. Я удачно играл на бирже. — Он прищурился. — Почему тебя это интересует?

— Не знаю. Просто я пытаюсь сопоставить кое-какие факты. Пытаюсь разобраться.

— Разобраться в чем, Эмми?

— Во всем. Я ничего не понимаю. Я совсем не знаю тебя. Не знаю, зачем тебя разыскивает Пабло. Не знаю, как ты нашел меня так быстро, если только… — Она осеклась.

Образ Джеймса, нефтяного магната, не вязался с образом Джеймса-супергероя, успешно штурмовавшего на рассвете лагерь.

— Я полагал, что мы отложили обсуждение этой темы до возвращения домой, — заметил Джеймс и, морщась от боли, закинул за спину рюкзак.

— Я хочу знать, как тебе удалось так быстро меня найти…

— У меня есть друзья, — перебил он.

— А кто они?

— Друзья.

Да, Джеймс был немногословен. Судя по слаженным действиям, свидетелем которых она стала, подобными операциями эти люди занимались не впервые.

— А Берт тоже был с вами? — с надеждой спросила Эмили.

— Нет.

Конечно нет. Надежда, не успев родиться, растаяла. Ребята, штурмовавшие лагерь, были настоящими профессионалами. И Джеймс был профессионалом.

— Это они помогли тебе вытащить Берта из заварухи?

— В общем, да.

— Это… эти операции для тебя — не совсем хобби?

На этот раз Эмили намеревалась докопаться до истины.

— С чего ты взяла? Одни увлекаются лыжами, другие — теннисом, третьи — альпинизмом, а я предпочитаю играть в коммандос.

— Может, у тебя и пулемет есть?

— Брось, Эмми. Хватит меня допрашивать. Я сделал все, что было в моей власти, чтобы вызволить тебя из беды. Мне это не по душе. С автоматом на плече я не чувствую себя сильнее. Будь моя воля, я бы прохлаждался сейчас на Гавайях, а не торчал бы в этих чертовых джунглях в компании рептилий. Я вижу, тебя гложут какие-то сомнения. Ты мне не веришь? Считаешь меня холодным, расчетливым и безжалостным?

— Не совсем…

— Поверь, мне самому не нравится мотаться по миру и работать денно и нощно, не разгибая спины, — продолжал Джеймс. — Мне тридцать три. Я хочу обзавестись семьей, детишками, водить их в зоопарк, качать на качелях. — Он помолчал. — Но почему-то в твоих глазах я — бесчувственный робот…

— Вовсе нет! Я вижу и понимаю то, что ты чувствуешь. И твои эмоции пугают меня до смерти. Ты не холодная машина. Машины надежны, практичны и предсказуемы. Машинами управляет автоматика. Ты человек, в котором кипят страсти. Другого такого, как ты, я не знаю.

— Вот как?

Джеймс стиснул зубы, и его глаза блеснули негодованием. Он вспылил по-настоящему.

— Именно так. Я заметила, что ты не в состоянии довольствоваться малым. Ты хочешь все и сразу.

— А что в этом плохого?

— Это… непрактично.

— Непрактично?

— Нереально. Нельзя получить от жизни все. Мы можем иметь только кое-что.

— Глупости! Ты сама обозначила свои пределы. Ты не смела мечтать о большем из страха разочароваться и ограничила свои желания Бертом. И что? Ты утратила иллюзии до того, как жизнь раскрыла тебе глаза. Теперь ты думаешь, что ничего хорошего тебя уже не ожидает.

— Ничего более напыщенного и самонадеянного я в жизни не слышала.

— Но это правда. Позволь еще кое-что добавить. Однажды в прошлом ты струсила и поступила весьма характерно: по-страусиному зарыла в песок голову и просуществовала в таком состоянии почти десять лет. И за это время ни разу не задалась вопросом, почему ты одинока и несчастлива…

Эмили вспыхнула, чувствуя, что Джеймс задел ее за живое.

— Я не несчастлива!

— Пусть будет по-твоему. Только не жалуйся, дорогая, что жизнь обошлась с тобой несправедливо.

— Я не жалуюсь и так не считаю.

Он рассмеялся, чем окончательно вывел ее из себя. В негодовании Эмили подняла с земли подвернувшийся под руку обломок ветки.

— Сейчас же прекрати, а то я… я….

— Что ты сделаешь, маленькая трусливая страусиха?

Маленькая трусливая страусиха?! Эмили вытаращила глаза. Никто еще не называл ее столь обидным прозвищем. Маленькая трусливая страусиха!

Он за это заплатит.

Выставив ветку, как шпагу, Эмили бросилась на обидчика. Но Джеймс перехватил ее импровизированное оружие и обездвижил разъяренную женщину.

— Первый урок выживания, Витте…

— Маккензи!

— Никогда не переоценивай свои силы. — Молниеносным движением он выдернул ветку из ее рук. — Жизнь обошлась с тобой несправедливо много лет назад, Эмили Витте. Если бы этого не случилось, ты не помчалась бы в Нигерию выяснять причину гибели своего мужа.

— Я любила его.

— Чушь! Ты никогда не любила его. Он только тебе нравился. Ты вышла за него замуж, чтобы оставаться страусихой и прятаться от реальной жизни. — Джеймс отшвырнул ветку в сторону. — Я все сказал. А теперь идем.