Опиум - Лидия Сивкевич

он хочет и зачем это делает. Весь его образ нелюдимого отшельника медленно плавился на раскаленной сковороде, принимая превосходный манящий аромат. Пить с ним вино, вдвоем, в кухне, где нас могли увидеть и подумать совсем не то? Наверное, это плохая идея. Да и сама я думала уже совсем не то.

Он невозмутимо занимался своими делами, будто меня и не было. Мужчина выглядел так, словно не ждал ответа, а то и вовсе, словно ничего не предлагал.

Ничего ему не сказав, я вышла из кухни. Открывая картой шкафчик, я всё ещё не знала, вернусь ли в кухню. Но следующее, что я помню, как возвращаюсь туда, неся в руках бутылку сухого розового вина.

На стальном сервировочном столе белела пара плоских тарелок. Даниил и не сомневался, что я вернусь. Только бросив взгляд на бутылку в моих руках, он сделал несколько шагов к посуде и вытянул пару стеклянных фужеров, которые очень напоминали винные, но предназначались для десертов.

– Нашла луну? – спросил он.

– Нет. – Я не знала, куда мне деваться в огромной кухне и бродила вокруг столов. Каблуки, встречаясь с напольной плиткой, издавали приятные щелчки. – Забегалась и забыла.

Воцарилась тишина. И смущала она, кажется, только лишь меня. Даниил достругал картошку, лук, отправил всё на сковороду. Не глядя, стянул с полок бутыльки с сыпучими приправами. Гремя ими как маракасами, окрасил содержимое сковороды в приятный оранжевый цвет.

– Кто подарил тебе вино? – задал он вопрос, когда я придвинула стул и села напротив парящего блюда.

– Ларин. Который хоккеист. – Даниил ничего не спросил, но я почему-то решила уточнить. – Он хотел столик на двоих, но была полная посадка. А потом я узнала, что Костриков, который забронировал стол для ужина, специальный гость на премьере фильма в Берлине. Проверила, что рейсов в Берлин больше нет, кроме как ночью, в 00:15. Это значило, что как минимум за полтора часа он освободит столик. Я позвонила Ларину и предложила бронь на одиннадцать.

Он слушал меня с лёгким налетом веселья на резких чертах. Не улыбался, но держал губы расслабленно и мягко.

– Умно, – проговорил Даниил, достав из отсеков две вилки. – А если бы режиссер полетел частным рейсом? – он отыскал изогнутый металлический штопор с петлёй на конце и открыл вино. Все движения произвёл идеально и отрывисто, как обучались тому официанты, чтобы эффектно открывать бутылки перед гостями.

– Я часто натыкаюсь на статьи с его скандалами в аэропорту, поэтому была уверена, что он летает пассажирскими рейсами.

– Про каждого ты знаешь столько же? – спросил он, протянув мне бокал через стол.

– Надеюсь, что да. – Я отпила глоток и поморщилась от сухости вина. – А может и больше. – Подняв взгляд, я наблюдала, как он втягивает вино и размазывает его языком во рту. – А вы знаете всех своих гостей лично?

– Имя и лицо.

– И всё? А как же деятельность? Разве ваше положение не требует? Ну, или хоть любопытство?

– Мне не присуще любопытство. – Бросил мужчина и, подняв крышку со сковородки, перевернул жёлтые ломтики золотистой корочкой кверху.

– Всем людям оно свойственно. Для кого-то это часть натуры, для других потребность, для остальных – приобретение. – Я говорила чуть громче, чтобы он слышал меня через шелест картошки.

– И какова же причина твоего запредельного интереса к жизни?

Я задумалась и лишь спустя минуту с улыбкой ответила:

– Мама. Это либо её вина, либо заслуга. – Он сверкнул веками, в этом жесте я нашла призыв к пояснению. – У неё из-за трёх работ не хватало времени, чтобы открывать для меня мир. Пришлось познавать всё самой.

– Значит, тяга к открытию мира рождается в недостатке родительского внимания?

– Для меня она родилась в стыде. – Заключила я. Затем подняла взгляд к тишине и всё же увидела вопрос на лице мужчины. Мне захотелось узнать, почему он экономил слова, довольствуясь лишь красноречивым взглядом, но я начала объяснять. – В детстве я верила, что люди с разным цветом глаз по-разному видят мир. Мне казалось, что моя мама видит всё вокруг светлее и радостнее через свои ярко-голубые линзочки. Она устремляла широко распахнутый взор вперёд и я мечтала увидеть то же, что видит она. – Даниил внимательно меня слушал, глядя на его заинтересованное лицо, мне хотелось продолжать. – Я сочувственно смотрела на людей со светло-карими глазами, думая, что они не различают ярких оттенков и всё им кажется желтовато-янтарным. Мне почему-то нравились сероглазые, хоть я и считала, что они видят мир чёрно-белым, с отливом в голубоватый. Наверно потому, что, по моему мнению, они умели фантазировать любые цвета и сами раскрашивали картинку. Могли представить, что трава красная, а небо фиолетовое. Глядя на человека с темными или черными глазами, я грустила. Мне казалось, что мир для них мрачен вовсе. Что на всём вокруг лежит беспросветная пелена, гася взрывной цвет травы и цветов на клумбе в черный. Но в одном я им завидовала, думая, что небо они видят всегда ночным, украшенным звёздами. Мама часто говорила, что мне повезло быть обладательницей зелёных глаз, унаследовав их теплый оттенок от папы. Благодаря её восторженным словам, я думала, что только люди с зелёными глазами видят мир таким красочным, какой он в действительности.

– И что же плохого в том, чтобы мыслить как ребенок? – он отошёл от ступора, когда я замолчала, и бросился к сковородке, вспомнив про шипящую картошку.

– Другие дети. – Печально улыбнулась я. – Будучи уверена в своей теории, я говорила глупости. Меня начали высмеивать. Я не замкнулась в себе, это было не в моём характере, а сделала вывод, что нужно просто больше знать. – Вовсе не удивило меня то, что Даниил не ответил. Повесив на лицо задумчивый вид, он распределил картошку по тарелкам и плеснул в бокалы ещё вина.

– Твоя мама, – начал мужчина, усевшись напротив меня за стол, – Как давно её не стало?

– Одиннадцать лет назад.

– И каково это, начать справляться с миром без матери в восемнадцать?

– Ну, – я задумалась не над ответом, а над тем, что он помнит, сколько мне лет, будто выучил моё личное дело. – С тех пор я больше не чувствую себя уютно ни в одном уголке. Выживать я научилась очень быстро, сразу же взяла себя в руки. Другого выбора у меня не было.

– Отец?

– Утонул. Я была совсем маленькая, даже лица его не помню. Все фотографии при переезде потерялись.

Он слушал, жевал, глядя на меня, как на экран с фильмом. А я не успевала есть, потому что говорила. Уже когда его тарелка осталась пустой, я ухватила за