Последнее искушение Христа - Никос Казандзакис

— Не могу больше сдерживаться! — сказал юноша. — Подниму голову и запою псалом избавления: «Ты оплот мой и убежище, Господи…»

Радость переполняла его сердце, рвалась наружу. Он ступал в нежном свете утренней зари, вокруг него пребывали великие милости Божьи — маслины, виноградные лозы, колосящиеся поля, и псалом радости рвался из груди его, устремляясь в небо. Юноша поднял голову, открыл уж было уста, но вдруг у него перехватило дыхание: в это самое мгновение он явственно услышал, как пара ног торопливо ступает следом. Он ускорил шаг, прислушался: ноги тоже пустились бегом. Колени у юноши подогнулись, он остановился: остановились и ноги.

— Я знаю, кто это… — прошептал юноша и задрожал. — Знаю…

И все же он совладал с сердцем и резко обернулся, чтобы успеть разглядеть преследователя. Никого!

Небо на востоке стало вишнево-красным, воздух не двигался, налившиеся колосья свесили головы в ожидании жатвы. Никого — ни человека, ни животного, только открытое поле. И лишь там, позади, в Назарете, над одним или двумя домами, поднимался дым — видать, женщины уже просыпались.

Сердце немного успокоилось. «Скорее, не буду терять времени! Рвану-ка сейчас, обогну вон тот холм и скроюсь за ним!..» — подумал юноша и пустился бегом.

По обе стороны от него возвышались хлеба в рост человека. Здесь, на этой равнине в Галилее, впервые появилось на свет зерно. Здесь же появился впервые и виноград, дикие лозы которого до сих пор тянутся по склонам гор. Вдали послышался скрип бычьей повозки. Ослики схватывались с земли, нюхали воздух, задирали хвосты и принимались реветь. Появились первые жницы. Смех, болтовня, блеск отточенных серпов. Увидав женщин, солнце поднялось и бросилось сверху им в объятия, припало к шеям, к ногам.

Жницы увидали издали бегущего Сына Марии и залились смехом.

— За кем гонишься, дружок? — кричали они. — От кого убегаешь?

Но когда тот оказался ближе, они разглядели и узнали его. Женщины сразу же умолкли и стали прятаться друг за дружку.

— Распинатель! — тихо говорили они. — Распинатель! Будь он проклят! Вчера я видела, как он распинал…

— Глянь-ка на его головную повязку — она вся в крови!

— Это его доля из одежды распятого: кровь невинного на главе его!

Женщины пошли своей дорогой, но словно ком стоял теперь у них в горле, они больше не смеялись.

Сын Марии шел дальше. Жницы остались позади; он миновал хлеба, добрался до виноградников на низком косогоре, увидел там смоковницу и остановился, чтобы сорвать лист и вдохнуть его запах. Ему очень нравилось, как пахнет лист смоковницы, напоминающий запах человеческих подмышек. Когда он был маленьким, то закрывал глаза, нюхал лист смоковницы и казалось, будто он снова сосет грудь, прильнув к материнскому лону. Он остановился и уже протянул было руку, чтобы сорвать лист, но в то же мгновение вдруг покрылся холодным потом: пара ног, бегом преследовавшая его, тоже вдруг остановилась. Волосы встали дыбом у него: на голове. Держа руку все так же занесенной в воздух, он огляделся кругом. Пусто, никого, кроме Бога. Умытая дождем земля, с листьев каплет. В расселине камня бабочка пыталась раскрыть отяжелевшие крылья и взлететь.

«Закричу, — решил юноша. — Закричу, и станет легче».

Теперь, когда он оставался один в горах или же в полдень среди пустынной равнины, радость ли преобладала в нем? Или горечь? А может быть, надо всем преобладал страх? Когда он чувствовал, как Бог отовсюду окружает его, то издавал дикий вопль, словно для того, чтобы собраться с духом и прорваться. Он то кричал петухом, то завывал голодным шакалом, то скулил, словно побитая собака. Но в тот миг, когда он открыл уж было рот, чтобы закричать, на глаза ему попалась бабочка, пытавшаяся расправить крылья. Юноша нагнулся, осторожно поднял ее и усадил высоко на лист смоковницы, которого уже касались солнечные лучи.

— Сестрица моя, сестрица, — прошептал он, сострадательно глядя на бабочку.

Он оставил ее греться на листе и снова пустился в путь. И сразу же совсем близко за спиной послышались приглушенные шаги, ступавшие по орошенной дождем земле. Вначале, когда они только вышли из Назарета, их шум, казалось, доносился издали и был очень легким, но постепенно становился все увереннее, раздавался все ближе. Скоро, с ужасом думал Сын Марии, совсем скоро эти шаги настигнут его.

— Боже, Боже мой, — прошептал юноша. — Дай мне успеть добраться до обители, прежде чем ОНА набросится на меня.

Солнце уже освещало всю равнину, растревожив птиц, животных, людей; смешение звуков поднималось с земли, козы и овцы направлялись на косогор, пастушок заиграл на свирели — мир успокоился. Скоро он доберется до растущего слева от дороги большого тополя и увидит свое любимое село — приветливую Кану. Еще безусым отроком, до того, как Бог запустил в него свои когти, сколько раз приходил он сюда с матерью на шумные праздники! Сколько раз с восторгом наблюдал он, как девушки из окрестных сел танцуют под этим большим, ветвистым тополем, а земля радостно гудит у них под ногами! Но однажды, когда ему было двадцать лет и он, волнуясь, стоял под тополем с розой в руке…

Юноша испуганно вздрогнул. Она вдруг снова появилась перед ним. Тайно любимая, несказанно любимая. На груди справа укрывала она солнце, а слева — месяц, и за ее прозрачными одеяниями восходили и заходили день и ночь…

— Оставь меня! Оставь меня! Я предназначен Богу и иду на встречу с Ним в пустыню! — крикнул он и двинулся в путь.

Он прошел мимо тополя, и Кана простерлась пред ним: низенькие выбеленные известью домики, квадратные веранды, казавшиеся позолоченными от разложенной на них кукурузы и сохнувших там толстых бутылочных тыкв. Свесив с края веранды голые ноги, девочки нанизывали на хлопковую нить пунцовые перцы и украшали ими дома, словно гирляндами.

Опустив взгляд долу, юноша поспешил миновать эту западню Сатаны, чтобы не видеть никого из знакомых и самому остаться незамеченным. Теперь шаги громко раздавались у него за спиной, ступая по мостовой, — они тоже торопились.

Солнце взошло и заполнило собой весь мир. Жницы играли серпами, жали и пели. Пригоршни стеблей стремительно становились охапками, снопами, стогами, которые грудами возвышались на токах. «Доброй вам жатвы!» — желал Сын Марии хозяевам, торопливо проходя мимо. Кана исчезла за масличными деревьями, тени корчились в их корнях. Близился полдень.

Сын Марин радовался миру, устремившись помыслами к Богу. И тут нежное благоухание свежевыпеченного хлеба ударило в ноздри. Он вдруг почувствовал голод, и, как только почувствовал, тело его встрепенулось: сколько лет он голодал, не чувствуя священного влечения к хлебу! И вот…

Его ноздри жадно втягивали воздух, он шел на запах, перескочил через канаву, перелез через изгородь, очутился в винограднике и увидел под дуплистой маслиной низенькую хижину, из-под соломенной кровли которой поднимался вьющийся клубами дым. Бойкая остроносая старушка суетилась, склонившись над небольшой печкой, сооруженной у входа в хижину. Рядом с ней стоял, упершись передними лапами в печку, черный с желтыми пятнами пес, который широко раскрывал голодную, зубастую пасть. Услышав шаги в винограднике, он с лаем бросился на пришельца. Застигнутая врасплох старуха обернулась, увидела юношу, и ее маленькие без ресниц глазки блеснули. Она обрадовалась, что одиночество ее нарушил мужчина, и так и застыла с лопатой в руке.