Золотые уколы смерти - Ольга Экстер

Не выдержав томительной пытки ожиданием и неизвестностью, девушка отправилась к своему тренеру: надо было расставить все точки над i.

Олег Павлович Рощин в гулком спортивном зале гонял по азам фехтования одну из своих воспитанниц.

«Скоро меня спишут в архив по возрасту и по сумме поражений, а место мое займут вот эти молодые крепкие волчицы», — с грустью подумала Роксана и попросила Рощина уделить ей несколько минут для разговора.

Когда они расположились в удобных креслах тренерской комнаты и девушка внимательно посмотрела в глаза своему наставнику, то сразу поняла, что Олег Павлович не в духе и, более того, чем-то сильно смущен и расстроен.

Он слабо и как-то виновато улыбнулся и развел руками:

— Понимаешь, Роксаночка, тут такое произошло… я… мы, ну, в общем, вся федерация в шоке.

Девушку как будто большой ледяной булавкой кольнуло в сердце.

— Говорите, Олег Павлович, не томите!

— Ты улетела тогда первой, Вячеслав тебя искал, а когда ему об этом сказали, он усмехнулся и процедил: «Ну-ну!» Вечером его видели в баре… извини… опять в компании этой Ненси. Но все бы ладно!

Рощин вытащил сигареты и закурил, не предложив, естественно, Роксане. А ей до одури захотелось тоже жадно затянуться едким табачным дымом — но при тренере она не могла себе этого позволить.

— А что еще могло случиться?

Олег Павлович тяжело вздохнул:

— Самое худшее. Утром, в день отлета, он явился к руководству сборной и заявил, что остается и домой не полетит. Все обалдели: как, почему да отчего? А он спокойно так, с улыбочкой сообщает, что ему поступило предложение от американской ассоциации фехтования вступить в нее и тренироваться, работать в Штатах.

Условия, дескать, обалденные. Это, мол, не наши нищета и крохоборство, а жизнь у него одна и она коротка. Тем более жизнь в спорте. Визу ему пока продляют на неопределенное время, а там спортсмену мирового уровня и вид на жительство сделать не проблема.

— Это все она, Ненси!

Выкрикнув это, Роксана вскочила, опрокинув кресло, и подбежала к окну. Отвернулась. Плечи ее тряслись.

Рощин подошел к девушке, мягко погладил ее по волосам.

— Успокойся, девочка моя. Тут ничего не попишешь, раз он такой вот… Нас уже знаешь как взгрели за это в министерстве, хотя что мы могли поделать? Его ведь не спеленаешь и силком, в чемодане, через границу не перетащишь. Времена не те: свобода, демократия…

— Но как он мог, как он мог, Олег Павлович!

Роксана уткнулась в плечо Рощина, продолжая рыдать. Тот нервно кусал губы, отчаянно жалея свою воспитанницу и не зная, чем ей помочь.

— Милая моя, не убивайся ты так из-за него. Если уж такой человек… гнилой внутри… ты бы все равно с ним обожглась.

— Нет, он со мной другим бы стал.

— Да брось ты. Черного кобеля, как говорится, не отмоешь добела. Забудь про него, ты сильная, талантливая, на следующем чемпионате утрешь нос и этой Ненси, и Крутову. Тренироваться надо больше, и вся дурь из башки вылетит. А парня стоящего мы тебе подыщем. Вон, обрати внимание, как Алешка Мизинов из сборной на тебя смотрит! На руках будет носить.

Роксана всхлипнула:

— Один уже поносил да бросил.

— Ну и черт с ним! Забудь, я говорю. Иди сейчас домой, пореви там от души, выпей чуть-чуть — и к черту его. Отрежь раз и навсегда. А завтра чтоб была на тренировке как штык.

* * *

Но ни завтра, ни послезавтра в спортзале Роксана не появилась. После разговора с тренером она доплелась, как во сне, до дому. Там в отсутствие матери вытащила из бара бутылку коньяка и, перебирая их со Славиком фотографии, плача, почти всю бутылку выпила. Затем свалилась на диван и забылась тяжелым сном.

Наутро девушка выслушала нравоучения Ашур и, когда та ушла на работу, допила вчерашний коньяк, чтобы снять ноющую головную боль, и сжевала дольку лимона. Физически полегчало, но…

Роксана с каким-то внутренним для себя ужасом осознала, что больше не хочет жить. Совсем. Никак. Пустота позади, впереди, в голове, в сердце. И заполнить ее нечем, да и не хочется. Даже мысль взять в руки рапиру казалась ей странной, смешной, неуместной.

Вспомнив, как это описывается в книгах, девушка, с ее-то характером, не стала долго раздумывать. Она достала из бара еще одну бутылку, в несколько глотков выпила почти целый стакан коньяку. Безразличие и туман в голове помогали ей действовать механически.

Она наполнила ванну теплой водой, раздевшись, залезла туда. Полежала какое-то время, полуприкрыв глаза. Затем взяла с полочки бритвенное лезвие и, до крови закусив губу, полоснула себе по вене левой руки. Перехватив лезвие, полоснула по правой. Совсем не чувствуя боли, а, наоборот, какое-то необъяснимое облегчение, опустила руки в теплую воду и совсем закрыла глаза.

Тихое журчание воды… круги красного цвета, плывущие перед глазами… Роксана медленно куда-то погружалась, в некую бездонную глубину, и ей было так спокойно, так хорошо…

Очнулась она с перебинтованными запястьями в своей кровати. В кресле сидела мать, бледная как мел, и глазами, полными ужаса и тоски, смотрела на дочь.

— Господи, мама! Что со мной?

— Ой ты, горе мое, горе, — вдруг запричитала Ашур и упала на колени перед кроватью, — и зачем же ты это сделала?!

Ощущая необыкновенную слабость в теле, когда даже голову трудно оторвать от подушки, с молочной пеленой перед глазами, Роксана памяти все же не потеряла — она ясно вспомнила, что делала в ванной…

— Ну почему, мама?

— Что, доченька?

— Зачем меня спасли, зачем это сделали?

— Ты с ума сошла! Что же из-за этого подонка жизни себя лишать! Не о себе, хоть обо мне подумай: как я без тебя одна тут была бы?

Роксане стало стыдно за свою черствость. Она слабо улыбнулась:

— Прости меня. Я, мама, просто не хочу жить больше, незачем…

Ашур вскочила и чуть не закричала:

— Так неужели жить надо только чтоб спать с этими козлами? А дети, а родители? Ты точно рехнулась, дочка. Тебя вон, пока откачивали, уже на учет к психиатру автоматически записали.

— Мам, лучше скажи, почему меня спасли?

— Слава Богу, мне надо было забежать домой за деньгами. Слышу — вода из ванны на пол льется, бутылка на столе… Хорошо хоть ты щеколду забыла в ванной закрыть. Я чуть с ума не сошла, «скорую» вызвала. Они вовремя приехали, сумели кровь остановить. Сказали, мол, хорошо, что ты неграмотно порезалась, иначе кровь почти невозможно остановить… Вот. Ну записали все, велели от тебя не отходить ни на минуту, чтоб рецидива не было. Лекарства всякие восстанавливающие велели принимать.

Роксана безучастно слушала, а в мозгу ее билась одна мысль: «Ну почему так нелепо все вышло, почему мне не дали довести начатое до конца?»