Бродский. Русский поэт - Владимир Бондаренко

Время для Бродского — это абсолют. Однако время, воплощаясь в море и расширяя его, само начинает сужаться. Море как временная категория начинает приобретать конкретные координаты во времени: „Октябрь. Море поутру / лежит щекой на волнорезе“ (С видом на море, I).

Если указано время, чаще всего становится очевидным и место в пространстве:

Признание Бродского в том, что он на Рождество старается быть рядом с морем, ассоциируется с периодически повторяемым в его рождественских стихах символом звезды. Эти символы поэзии Бродского взаимосвязаны, и так же как время отражается в море, в нем отражается и звезда: „Звезда желтеет на волне“… (Загадка ангелу). Связь образа моря и рождественских мотивов подчеркивается еще и тем, что море у Бродского мы видим чаще всего в осеннее или зимнее время. Север, а также Балтийское море ассоциируются у Бродского с серым цветом — цветом „времени и бревен“ (Пятая годовщина)…»

Иосиф Бродский в течение всей жизни, всегда в период тревог и переломов, прежде всего возвращался к своему началу: к морю:

В море, по мнению Бродского, сходятся не только время и пространство, но и рождение и смерть. Бродский всегда стремился оказаться поближе к «водичке», особенно сильно его притягивала «серая балтийская вода», вода Русского Севера и Петербурга. И в странствиях своих поздних он всегда старался найти себе свой приморский Петербург: в Америке, в Швеции, в Венеции… Разве что вулканический Коктебель привлекал его в неменьшей степени, являлся как бы продолжением родного Петербурга, его черноморской окраиной.

Море у Бродского воспринимается как колыбель и могила всего живого. Его поэзия и впрямь носит морскую фуражку. Может, это еще и тайная связь с любимым отцом? Не случайно поэт перенес ожившего будто бы отца из Петербурга на другой океанский край — в Австралию.

С морем у него связан весь мир, он сравнивает с морем и оперный театр, и равнинный пейзаж, и отношения с любимой. И вместо будильника у него крик морских чаек, как в стихотворении 1990 года «Я проснулся от крика чаек в Дублине…». Они и на самом деле там громко кричат, впрочем, так же и на Соловках. «Крики дублинских чаек… раздирали клювами слух, как занавес…» Даже вместо неба и ночной луны у Иосифа Бродского «звезда морская в окне лучами / штору шевелит, покуда спишь» (Лагуна, 1973). Море соединяет воедино лучше всяких телефонов и самолетов мировые пространства, Австралию и Мексику, Ирландию и Швецию, Россию и Италию. Всего-то оглянуться на тот, другой берег — там и увидишь поэта.

Впрочем, морской пейзаж для него всегда часть времени и пространства. Перемещаясь от побережья Балтики в советские времена к побережью Черного моря, своего любимого Коктебеля, позже в Венецию, в Адриатику, он перемещался вроде бы в пространстве, но по-прежнему оставался на морском берегу.

В советский период жизни Коктебель притягивал Иосифа Бродского как магнит. Его манили и карнавальная атмосфера приморского курорта, и его незримая связь с любимым Серебряным веком. Волошин. Гумилев, Цветаева, Ахматова — все его ранние кумиры побывали там.

Первый раз в Коктебель Иосиф Бродский приехал вместе с тогдашним своим другом Анатолием Найманом в 1967 году. Михаил Ардов вспоминает: «Мы ужинаем на кухне в коктебельском доме Габричевских — Наталья Алексеевна, Бродский, мой приятель Александр Авдеенко и я. Иосифа сильно раздражает жужжание, он поднимается и резким движением руки сбивает осу…

— Так, — растерянно произносит Наталья Алексеевна, — готово…

Оса угодила ей за вырез платья. Бродский хватается за голову. За столом тишина, общая растерянность. Через минуту оса выбирается, не причинив нашей хозяйке никакого вреда…

Этот незначащий эпизод запомнился мне еще и потому, что Бродский упомянул о нем в своем стихотворении.

В ту осень… Наталья Алексеевна написала его портрет, по-моему, весьма удачный. А Иосиф на оборотной стороне картона собственноручно начертал сонет, который начинался так:

Позже Томас Венцлова рассказывал: «Говорят, что Александр Габричевский, познакомившись с Бродским, сразу сказал: „Это самый гениальный человек, которого я видел в жизни“. — „Побойся Бога, — ответили окружающие, — ты видел Стравинского, Кандинского и даже Льва Толстого“. — „Это самый гениальный человек, которого я видел в жизни“, — невозмутимо повторил Габричевский». Через год, в 1968 году, Габричевский скончался. Но мистический, эзотерический, горно-морской Коктебель звал Иосифа снова и снова. В 1969 году, в январе, он сначала едет в Ялту, где пишет любовно-детективную поэму «Посвящается Ялте» и известное стихотворение «Зимним вечером в Ялте»:

Как поэт признается, хотя мгновения и не столь прекрасные, но неповторимые… К тому же уносят его вдаль от несостоявшейся любви. Всех озадачивает его большое стихотворение или поэма «Посвящается Ялте»: что это за убийство загадочное, кого убили? И кто убийца — не сам ли Бродский? Так фигурально, не реально, он заканчивает свой роман с балериной Марианной Кузнецовой. Позже дочь поэта от этого романа рассказывала: «Бродский посвятил маме стихотворение „Ты узнаешь меня по почерку. В нашем ревнивом царстве…“ (1987). Но об отце она мне практически ничего не рассказывала… Я узнала о некоторых нюансах буквально года за полтора до смерти Иосифа. Толком ее расспросить я не успела. Зато нашла открытки, которые он присылал ей из Ялты, еще откуда-то, с забавными полуматерными стихами».

Литературоведы Екатерина Дайс и Игорь Сид уже составили толковую версию: «Инцидент в Ялте — смерть неординарного человека, по поводу которой его дама и ее любовники дают свидетельские показания — просто метафора разрыва с возлюбленной, ушедшей к другому. Сформулируем гипотезу впервые: по-видимому, петербургская история Иосифа Бродского, Марии Кузнецовой и, вероятно, Гарика Воскова послужила отправной точкой для поэмы „Посвящается Ялте“. Место действия здесь, как в театре, довольно условно. Крым — лучшие театральные декорации для извечной драмы любви, ревности и измены…»