Точка искажения - Елена Соловьева

В День всех влюбленных они, как всегда, гуляли по главной улице, усыпанной продуктовыми магазинчиками. Хозяин мясной лавки стоял у входа и играл на скрипке традиционную романтическую мелодию, которой он годами встречал День святого Валентина.

Когда они шли мимо тату-салона, Реннен остановился и, хитро прищурившись, ни с того ни с сего выдал:

— Знаешь, я давно хотел сделать шрамирование. Теперь и повод есть: в знак нашей дружбы. Почему бы и нет?

— Ты рехнулся? — ужаснулась Эйлин. — Давай без показухи!

Но Реннен не стал слушать, вошел в салон и втащил за собой Эйлин.

— Тогда и я сделаю, — выпалила она и поразилась собственным словам.

— Уверена? Шрамы останутся навсегда. — Реннен подошел и оперся одной рукой на стену повыше головы Эйлин. Он оказался так близко, что стало тяжело дышать. Пальцы ныли от желания прикоснуться к его лицу.

— А я к магам обращусь за помощью, если мой муж-рыбак попросит их вывести, — нервно отшутилась Эйлин.

Реннен улыбнулся, склонился к ней и поцеловал, вернее, просто провел губами по ее губам, будто в последний момент передумал и постарался избежать близости.

На следующий день Реннен начал встречаться с девушкой из параллельного класса. Для Эйлин это был удар. Казалось, почва ушла из-под ног, от обиды хотелось одновременно топать ногами и рыдать. Несмотря на разочарование от того, что Реннен выбрал другую, Эйлин желала разобраться: зачем же он снова пытался ее поцеловать? Зачем сделал дурацкие шрамы? Но Реннен ее избегал, игнорируя любые попытки заговорить… Для такого резкого разрыва отношений не находилось ни одного логичного объяснения.

Они перестали видеться, встречи сводились к болезненному обмену взглядами в коридорах школы. Наступил март, а Реннен так ни разу не заговорил с Эйлин, и такое поведение казалось чудовищно несправедливым по отношению к ней. Да еще рубцы вокруг запястья воспалились, и ноющая боль напомнила об очевидном: историй о принцах и Золушках в жизни не бывает.

В знак протеста Эйлин согласилась пойти на свидание с типом, которого избегали все уважающие себя девчонки в школе. Желая отомстить, она даже закрыла глаза на то, что «избранник» был отборным треплом и разносил по округе сальные детали своих похождений.

Свидание продлилось от силы минут десять: едва они уселись за столиком в кафе, как доморощенный казанова уверенно обнял Эйлин и предложил погадать по груди, мол, по форме и мягкости можно судить о будущем… Под благовидным предлогом пойти припудрить носик Эйлин выбралась из объятий и, схватив куртку, смылась.

Такая мелкая месть Реннену грела душу ровно одну ночь и одно утро, до того момента, как увидела осуждение в его глазах. На перемене Торс стоял со своей пассией на крыльце школы и прожигал Эйлин осуждающим взглядом, будто она гулящая девка. Громко, чтобы все слышали, его подружка довольно перемывала косточки «этой Лавкрофт».

Эйлин пришла к выводу, что вела себя как ребенок. Она решила объясниться с Ренненом, но застать его одного оказалось невозможно: новая возлюбленная так и висла на нем, как шарф.

Пришлось пойти на риск и заявиться к нему домой. Задача казалась не из легких: семья Реннена жила в замке Бродик, прямо у линии моря, и вечером ни туристов, ни поклонниц Торса внутрь не пускали. Реннен говорил, что они временно переехали в эти места и после его выпускного бала вернутся в родовое поместье в дальних краях.

Однако Эйлин с детства знала все секретные тропы, ведущие в замок. Она долго брела по набережной, ковыряя носками сапог песок и сожалея, что не оделась потеплее. Вскоре высоко на склоне, покрытом вечнозелеными деревьями, показались огни огромного каменного сооружения с башнями-бойницами.

Добравшись парковыми тропами до скамейки у замковой стены, Эйлин достала мобильник и набрала Реннена на быстром вызове. Долгие гудки играли на нервах, но вскоре он ответил:

— Что нужно?

— Жду тебя на скамейке с восточной стороны, здесь еще заросшая стена. Можно сказать, у тебя под окнами. Серенаду петь не собираюсь, не бойся.

Реннен отключился, и Эйлин задумалась: что сказать? Чего не говорить? Неужели ей привиделись те искры, которые проскакивали между ними? Почему он так резко отвернулся от нее, ничего не объясняя? То, что она влюбилась в Реннена почти с первой встречи, казалось очевидным ей самой. А ему?

Минут через десять Реннен наконец показался на дорожке. Он шел и все время оглядывался, будто агент под прикрытием, которого выставили на всеобщее обозрение. На нем были джинсы и мятая рубашка, небрежно накинутая на майку. Складывалось впечатление, что Эйлин его разбудила.

— Тебя кто-нибудь видел?

— Хорошее начало…

— А ты чего ждала? Я просил тебя, чтобы не приходила ко мне домой.

— Теоретически это не твой дом, а национальное достояние, — стала защищаться Эйлин.

Реннен уселся на скамейку, скрестил ноги и посмотрел по сторонам.

— Что ты хочешь?

Если бы можно было сказать правду, Эйлин ответила бы: тебя. Но тон, которым он ее встретил, вывел из равновесия и уничтожил зачатки смелости.

— Хотела объясниться. Сказать, что зря я пошла на то свидание с…

— Слушай, — Реннен поднялся и приблизился к Эйлин, — мне плевать, с кем ты спишь и где ты ходишь, единственное, что могу посоветовать: а — предохраняйся и б — больше сюда не приходи. — Он загибал пальцы, унижая Эйлин, и ей захотелось унестись далеко-далеко, туда, где не разбивают сердца без причины и не оскорбляют в темноте на отсыревших за зиму скамейках.

Ярость захватила Эйлин, и она отвесила Реннену такую звонкую пощечину, что ее должны были услышать даже в самых отдаленных уголках замка. Впервые в жизни Эйлин кого-то ударила, и собственная несдержанность, казалось, поразила ее саму куда больше, чем Торса. Она уже собиралась извиниться, как вдруг до них донеслось цоканье каблуков по бетонной дорожке, и женский голос спросил:

— Дорогой, это ты? Кто там с тобой? Почему ты бродишь в потемках, как вор?

Реннен выругался, словно произошло нечто необратимое, вроде извержения вулкана.

— Иду, мам, никого здесь нет, — крикнул он, повернувшись к полумраку, освещенному лишь фонарями, но женщина уверенно приближалась.

— Молчи, поняла? — шикнул Реннен, усадив Эйлин на скамейку и загородив собой.

— Поняла, маменькин сынок.

Госпожа Торс подошла и подставила Реннену щеку для поцелуя. Это была самая неподходящая и вульгарно одетая обитательница замка, которую только можно вообразить: шляпка с разноцветными перьями, черно-белое манто, короткое блестящее платье. Резкий запах духов, бокал с коктейлем в руке. Никакого сравнения с утонченными благородными дамами на картинах. Мать Реннена оказалась из тех женщин, которые в душе всегда остаются молодыми.

Госпожа Торс обошла сына и долго изучала Эйлин, затем на ее лице появилась хищная полуулыбка.