Черный треугольник. Дилогия - Юрий Кларов

– А Василия Мессмера вы полностью из всего этого исключаете?

Борин помедлил с ответом.

– Как вам сказать… Хвощиков говорит, что Мессмеры и Арставины были знакомы домами. Из этого, понятно, еще ничего не следует, но… В наше время вообще затруднительно быть в чем-то уверенным. Я ни в чем не убежден, даже в том, что завтра я не окажусь в артели «Раскрепощенный лудильщик».

– Там нет вакансий, – сказал я, – а кроме того, вы не умеете лудить. Но какие у нас основания расставаться с вами?

– Ну как же? Дворянин, бывший полицейский…

Кажется, тогда в ризнице я слегка перегнул.

– Это, уж позвольте вам заметить, напрасно, – сказал я. – Мы умеем ценить добросовестность, а вы, как я убедился, добросовестны.

Он наклонял голову.

– Лестно.

– Я рассчитываю на то, что ваши знания и опыт значительно облегчат нам борьбу с преступностью в Москве.

– Весьма лестно.

Словом «лестно» Борин отгораживался от меня, как сплошным забором. Но в каждом заборе имеется калитка…

– Кстати, Петр Петрович, – впервые назвал я его по имени и отчеству, – все хотел полюбопытствовать: почему вы избрали поприщем для своей деятельности сыскную полицию?

Он удивленно и подозрительно посмотрел на меня. На всякий случай ощетинился.

– Грязная работа?

– Полноте! Как бывший политический преступник могу засвидетельствовать, что этот род деятельности предполагает многие редкие качества, в том числе и ум. Но насколько мне известно, дворянство сыскную полицию не жаловало. Впрочем, если мой вопрос вам неприятен…

– Нет, почему же? – Борин воинственно выставил вперед свою бородку, но затем в его глазах мелькнуло что-то вроде улыбки: – Игра воображения!

– В каком смысле?

Вместо ответа он неожиданно весело спросил меня:

– Вы в сыщиков-разбойников никогда не играли?

– Играл. Правда, давненько, еще до семинарии…

– Значит, вас уберег ваш ангел-хранитель. А мой своими обязанностями пренебрег…

– Выходит, Совету милиции надо вашего ангела-хранителя благодарить?

– Кого ж еще? С его согласия мое детство на многие лета затянулось. Я в сыщиков-разбойников и в гимназии играл. Но к шестому классу я уже был не рядовым сыщиков, а шефом криминальной полиции Франции Видоком. Так же, как и он, я был вначале преступником, трижды бежал с каторги, а затем предложил свои услуги правительству Наполеона I. «Только преступник сможет победить преступление», – сказал я и вместе с двенадцатью каторжниками, своими помощниками, за год выловил в Париже почти тысячу убийц, взломщиков и воров…

– Блестящая карьера! – сказал я.

– Еще бы! А главное – она продолжалась. В седьмом классе, когда мои приятели зубрили спряжение латинских глаголов, я уже был шефом криминальной полиции Лондона Джоном Филдингом, слепым сыщиком, который узнавал по голосу каждого из трех тысяч лондонских рецидивистов. Затем я превратился в Алана Пинкертона. Я основал в Американских Соединенных Штатах Национальное сыскное бюро, избрал его эмблемой изображение широко раскрытого глаза, а девизом слова: «Мы никогда не спим». Я тогда выловил много преступников и даже раскрыл заговор против президента Линкольна…

Борин замолчал, насупился. Кажется, он жалел о своей откровенности. Лед официальности растаял, оставив розовую лужицу сентиментальных воспоминаний…

– А в кого вы играли после гимназии, Петр Петрович? – спросил я. – В Бертильона? Фуше?

– Не угадали, – покачал он головой. – После гимназии я играл в честного полицейского чиновника, который не берет взяток. Глупая игра, не правда ли?

– Возможно, – согласился я, – но зато оригинальная. Насколько мне известно, ни Видок, ни Пинкертон в нее не играли. Надеюсь, она вам еще не надоела?

Он кисло улыбнулся:

– Можете не беспокоиться. Уж лучше играть в честного полицейского, чем в «раскрепощенного лудильщика». Так что, как видите, в сыск меня привели ангел-хранитель, пустые мечтания и интерес к истории криминальной полиции. Но если позволите…

– Откровенность за откровенность?

– Да. Что привело вас к революционерам? Ненависть к власть имущим, неудовлетворенное честолюбие или природная склонность к филантропии?

– Ни то, ни другое, ни третье.

– А что же?

– Тоже интерес к истории.

– Криминальной полиции?!

– Нет, к истории развития общества и классовой борьбы. Когда я понял несправедливость существующего строя, у меня появилось естественное желание способствовать его разрушению. Так я стал профессиональным революционером. Как видите, мои мечтания, в отличие от ваших, не оказались «пустыми»: то, что должно было свершиться, свершилось.

– «Кто был ничем, тот станет всем»?

– Совершенно верно, Петр Петрович. И это закономерно, справедливо и разумно.

– Разумно… – повторил Борин. – Извините великодушно, но я позволю себе еще один вопрос. – Он снова воинственно выставил вперед свою бородку. – Всю ту грязную пену, которая всплыла сейчас на поверхность, вы тоже считаете торжеством разума?

– Советская власть существует в России всего три месяца и несколько дней. Зачем же забывать об этом? А пена она и есть пена. Но во-первых, при большой волне она неизбежна, а во-вторых… Древние, как вам известно, утверждали, что Афродита родилась именно из пены…

Он ничего не возразил. Помолчал. Прикурил успевшую погаснуть папиросу, затянулся.

– Знаете, что самое странное, Леонид Борисович? Самое странное, что мы с вами, кажется, сработаемся.

– Не сомневаюсь.

– После разговора в ризнице у меня такой уверенности не было. А теперь…

– А теперь, если не возражаете, вернемся к делу, – сказал я.

– Да, да, разумеется. Дело – прежде всего.

Рычалов был бы им доволен: Борин понимал всю важность «самодисциплины». Впрочем, просто дисциплина ему тоже была свойственна в достаточной степени…

По распоряжению Рычалова я был освобожден от работы по Совету милиции и перебрался в уголовный розыск, где Дубовицкий выделил мне комнату.

Восторга мой переезд у него не вызвал. Но он старался изображать удовольствие от тесного общения со мной и беспрерывно ко мне наведывался. В конце концов я вынужден был сказать ему, что польщен таким трогательным вниманием, но не чувствую себя вправе пользоваться им. Это на него подействовало отрезвляюще.

По моему указанию начальником боевой дружины было проведено несколько облав, в которых участвовали Артюхин и Волжанин, успевшие если не подружиться, то, по крайней мере, притереться друг к другу. После одной из таких облав Артюхин торжественно принес мне еще три страза, имитирующие камни ризницы: астерикс «Схимник» с посоха патриарха Филарета, рубин-оникс «Светлейший» и бриллиант «Андрей Первозванный». Эти стразы были выброшены перед обыском на пол дежурки кем-то из задержанных. Кем именно – установить не удалось. Кербель подтвердил мое предположение, что стразы сделаны в той же манере и скорей всего тем же человеком. Кажется, неизвестный мастер наладил массовое производство фальшивых камней, рассчитывая на этом заработать. Но кто же этот мастер, черт побери? Как до него добраться?