Натренированный на победу боец - Александр Терехов

– Да ты что? – вбежал Старый. Витя частил за его спиной:

– Она ручная! Это я принес, из Дворца пионеров. Самец, Ганди. Ганди-Ганди… – Он пополз под кровать.

– Убери ее на хрен отсюдова! Больше места не нашел, придурок, баран. Погань!

– Да что с тобой?

Остудился в ванной, смирив сердце: вот паскуды, что за люди – я не знаю…

Они ждали обедать на балконе, заткнувшись, только вошел. Без невесты. Окрошка, крупно резанная картошка жареная. Курятина, помидоры, небольшие огурцы, головастый лук, вишневый компот и булки какие-то. Я порыскал взором:

– Чего ж ты своего Ганди в банку загнал? Пусть бегает.

Полегчало. Витя извинялся:

– Я – чтоб веселей. Интересно понаблюдать. Я же теперь столько знаю благодаря вам.

Я доложился за ночь. Булки оказались с рыбой. В окрошку бы льда.

– Да-а. Вот скажите: вы говорили – доминирующий, подавленный, – проговорил жевавший уже без радости Ларионов. – Подавленный, это что ж? От природы так?

Старый признался:

– Общественная жизнь грызунов изучена недостаточно. Но предопределенности нет. Я на полигоне устранял из семьи доминанта. И его сменял не всегда субдоминант. Иногда – подавленный. Так что расслоение случайно. Судьба. Однажды крыса делает шаг обычный, а он вдруг вызывает исключительные последствия. И ее подавляет. Например, идет человек по мосту, делает шаг, и мост от старости разрушается. Хотя шаг обыкновенный. Ты не согласен?

– Нет. Ему самому кажется, что мост провалился.

– Вздор! Короче, предопределенности нет. В открытых биотопах [13] свободней – соблюдается примерное равенство. Высокоранговое положение, подавленность возникает в скученности. Мало земли.

Ученый и архитектор отправились закладывать кульки с отравленной приманкой на разобранный край подвески. Я доедал булку. Витя убирал тарелки и образовывался:

– А крысиный король? Это доминирующий самец?

– Не, это сросшиеся хвостами крысы, клубок. Самое большее отмечено двадцать семь.

– Как же они срастаются?

– В гнезде. Новорожденные сплетаются хвостами. Хвосты нежные, хрящевидные, легко поранить. Гной, кровь, грязь. Чесотка. И срастаются. Я сам не видал. Только американцы смогли один раз на полигоне наблюдать, но у них в сцепке разновозрастные крысы оказались. Так что черт его знает. Король дохнет в норе. Мы падаль собираем на поверхности – не видели.

– А он что ест?

– Стая кормит. Крыса вообще не делает запасов. Прижмет, жрут отцов, экскременты, детей. А короля кормят. Оттого и басни, будто в середине клубка сидит большая крысюга – король, а вокруг – его колесница. На самом деле срослись хвостами в грязи. Тянутся кто куда, а – ни с места. А соседи кормят… Так поводишься с нами и засосет. В Москву поедешь. Кремль посмотришь.

Ганди начинал с хрящей подгрызать куриные кости – привык. «Ты – хорошо, и она ласкается. Ты нахмурился – она оскалилась», – учил меня кандидат наук Тощилин, высекший пасюков в Кстово Горьковской области, пересиливший славу волгоградского уничтожения шестидесятых годов. Жив ли еще?

– И нет другого крысиного короля?

– Еще бы, твои земляки! Корпорация! Посулили очистить район за ночь. А ваши князья слюни распустили. У меня пока времени нет, я еще прищучу ваших придурков.

– Вы думаете, они не смогут? Невозможно?

– Разные вещи. Конечно, врут. А насчет невозможного – почему? В убийстве крыс важнее всего не время. Меня ваше время не касается. Размах истребления зависит только от смелости углубиться в живое. Есть такая формула, вывели наши классики – Дэвис и Христиан: уничтожение достигается снижением возможностей окружающей среды. Это значит: вот Светлояр, бывший Ягода. Хочешь положить городских крыс? Снижай возможности города. Можно отравить одного. Можно всю парцеллу. Можно мерус [14] . Или замахнуться под ноль. Зависит только от смелости. На сколько хватит руки?

Витя остановился и уточнил:

– То есть убить?

– Углубиться в живое. Это серьезнее. Надо понять, что город – это вот все. И прошлое, и ты тоже. Закапываешь и себя. Уверен, у ваших придурков слабый замах. Пойду гулять.

Он упрямился.

– Есть какой-то другой крысиный король.

Ага. Деревня! Поселок городского типа.

К воротам пятился по свежему асфальту каток, чадила печь смоляная. Работяги оперлись на грабарки, заметив меня, сховали бутылку за фонарный столб.

Вкруг площади со скуки сдыхало оцепление в парадных ремнях, научая овчарок ложиться-вставать, я сунулся наискось площади, имея в виду бульварную тень, ведущую к банку.

Средь площади на деревянном ящике виднелся чин в фуражке и дул на пробу в мегафон, под ним табунилась толпа. К ней на соединение отрешенно брел осанистый священник в черной шапке ведром и с круглой блямбой на цепи под седой бородой. Почтительно отдалясь, семенили следом румяные служки в накидках золото-голубых – несли икону, кадило, крест, хоругвь.

– Готовность один! – через мегафон. – Затуши сигарету! Кто там на пол плюет? Свиридов, гости – кто гости?

– Товарищ лейтенант, това… – подкатился смахивающий на борца легкой категории круглый прапорщик с потными бровями. – Семь секунд. Я прошу. – Подтащил, ухватив влажной ладонью запястье. – Вот гость, товарищ полковник. Размер похож.

Гарнизонный командир Гонтарь осмотрел меня с ящика.

– Та сойдеть. Для сельской местности. – Разгладил бумагу, взлезший на ящик капитан держал обеими руками мегафон у его рта. – Готовность ноль. Товарищи, сводная репетиция. Напоминаю: неразглашение, ответственность. Задача: закрепить кто за кем. Довести общий вид. Ну шо, на исходные. Прогоним, и шабаш. Свиридов, кто гость-два?

Народ пошевелился, став рядами. У подножия ящика очистилась надпись мелом «Ковровая дорожка».

– Попрошу, – прапорщик толкнул меня к ящику. – Вы пока в машине. Кого ж еще… Товарищ полковник, я и буду гость-два! Я и буду. – Прошмыгнул и утер с бровей капли.

– Смир-на. Слушай. Двенадцатое сентября. Полдень. Солнце позолотило… Так, всего не читаю, так, вот: Президент и Генеральный организации наций… из машины – прибыли!

Прапорщик провел меня вперед на два шага и установил: тут.

– Наш слева. Тот справа. Кто там крутит башку? Потом не у кого будет спрашивать! Запоминайте кто где. Подсказка: тот араб. В общем, цыган. Оркестр! – Гонтарь махнул фуражкой – на бульваре бухнули в барабан. – Благословение, благословение – чего ждем?! Музыка не кончилась – уже пошли, не дать оглядеться.

Прапорщик отодвинулся и скорчил постную рожу. Надвигался священник, завернувшийся еще в подобие плащ-палатки – золотое, шитое жемчугом полотно, жарко облепленное цветами голубыми и алыми в шесть лепестков, драгоценные отблески кололи лица смиренных прислужников, – священник кадил на толпу, басовито напевал, посматривая на меня, народ кланялся, широко крестясь. Я встал поровнее и также кивал. Прапорщик чванливо подбоченился с видом: не разумею.